Филипп Орлеанский. Регент

В Париже снова запахло Фрондой, но без былой веселости той легкомысленной эпохи. Каждую ночь на стенах появлялись насмешливые пасквили, а к решетке версальского дворца тянулась вереница живых скелетов в отрепьях.

И только король оставался бесстрастным, за что язвительный Сен-Симон, не ведавший о бессонных ночах Людовика и о муках его совести, назвал короля черствым слепцом. Это заблуждение разделяла вся «партия святых», без устали трудившаяся над тем, чтобы одолеть «негуманное» мужество Людовика. Они умоляли его величество из жалости к французам предать Францию, по-христиански уйти из Эльзаса, из Фландрии и, может быть, из Артуа. О какой-либо поддержке Филиппа V не могло быть и речи.

Плакала растерявшаяся мадам де Ментенон, жалостливыми речами осаждали короля сторонники Фенелона, маркизы де Шеврёз и де Бовилье, герцог Бургундский ходил с видом человека, покорившегося Божественному провидению. Это был трагический момент в истории Франции, когда милосердие нескольких порядочных людей могло привести к разделу королевства, к появлению на его границах нового Карла V.

И сердце Людовика XIV дрогнуло: его представитель на встрече в Гааге, президент парламента Руилле, получает приказ капитулировать, подставить другую щеку. Самое большее, чего хотел король, — это сохранить для Филиппа V королевство обеих Сицилий.

Герцог Орлеанский возмущен этим унижением и собственным бессилием. У Филиппа нет никакой возможности заставить короля выслушать его или сблизиться с дофином, у которого еще оставалась энергия для борьбы. На этот раз искушение победило.

Делан де Рено был дерзким и безумным интриганом, потерявшим голову от мысли о возможности сменить правящую в Испании династию. Он вообразил себя Монком[15] и не щадил ни сил на беготню взад-вперед, ни денег, открыто вербуя сторонников своему господину. Мадам д’Юрсин хорошо знала свое дело: она приказала полиции тайно следить за каждым шагом Рено и вскрывать все его письма и предупредила короля Испании об опасности.

«Как вы полагаете, какие у вас отношения с мадам д’Юрсин?» — спросил как-то вечером Людовик у своего зятя.

«У меня достаточно оснований убеждать себя, что они должны быть хорошими и нет никакой причины к тому, чтобы они были плохими», — ответил принц.

Однако главная камеристка жаловалась на герцога Орлеанского и не желала больше видеть его в Мадриде. Узнав об этом, его высочество вышел из себя, позвал своих помощников и во всеуслышание заявил о том, что методы управления камеристки беспомощны. Король устало махнул рукой: учитывая положение вещей, разве можно было предсказать, кто будет править в Испании. И если Филиппу V суждено оставить этот трон, то к чему ворошить прошлое? А если нет, то Людовик со вниманием выслушает все соображения своего зятя. А пока ради самого герцога Орлеанского лучше не давать повод для излишней злобы.

Филипп покоряется, или делает вид, что покоряется. Он больше не сомневается в том, что король Испании встал на сторону его врагов и только подливает масло в огонь, а мадам де Ментенон, подзуживаемая мадам д’Юрсин, на каждом шагу вставляет ему палки в колеса.

Сам Людовик сохраняет хладнокровие, старается утихомирить мадридские страсти, пресекает версальские сплетни.

Франция тем временем подвергалась самому жестокому унижению, которое она знала со времен поражения при Павии[16].

Мстительные голландцы, ненасытные австрийцы, жестокие англичане хотели не мира, а уничтожения французского королевства. Прикидываясь простачками, они ставили Франции невыполнимые условия. Маркиз де Торси, приехавший на переговоры, долго ждал решения: за союзниками остаются все их завоевания, но они отказываются от посягательств на укрепления, которые расположены вдоль французской границы. За это они гарантируют двухмесячную передышку, во время которой Людовик XIV должен заставить своего внука отказаться от испанского трона. Если же это не будет сделано, по истечении указанного срока восемь стран направят свои армии к Парижу.

Эти неприемлемые условия сыграли положительную роль: король прекратил колебаться, прислушиваться к женским слезам и уговорам и объявил священную войну ради защиты своих владений — своих владений, но не Испании. Французская армия, советники и даже посол должны будут покинуть Пиренейский полуостров: Филиппу V придется рассчитывать только на преданность своих подданных.

Выигрывал ли что-то при этом герцог Орлеанский? Он прямо спросил Людовика, что ему следует делать, дабы сохранить свои права, и получил совет направить в Испанию надежного человека под предлогом забрать вещи, а на самом деле для того, чтобы заявить от имени герцога Орлеанского традиционный протест.