Филипп Орлеанский. Регент

Когда он выходит из Дворца правосудия, гремят пушки, бьют барабаны, развеваются знамена.

«Да здравствует король! Да здравствует регент!» — несутся восторженные крики толпы.

Они вспугивают птиц, которые кружат в безоблачном небе. В тот же самый час все французские тюрьмы распахивают двери перед теми, кто был осужден за неуплаты долгов или за религиозные преступления; протестанты покидают галеры.

Революция свершилась (сентябрь — декабрь 1715)

И пока Европа, всегда враждебно настроенная но отношению к Людовику XIV, отдавала дань его памяти, Франция облегченно вздыхала.

На смену обожанию, с которым столько лет толпа относилась к Королю-Солнце, пришла слепая злоба. Благие начинания Людовика XIV так давно дали свои результаты, что новое поколение не задумывалось об их истоках, тогда как недавние ошибки были у всех на памяти.

Никто уже не вспоминал, что ученик Мазарини избавил Францию от гражданских войн и от иностранных интервенций, что он справился с напыщенной аристократией, избавил Пиренеи от австрийской угрозы. Зато все помнили о беспримерной в истории автократии, бесконечных войнах, финансовых беспорядках, о высланных или заключенных в тюрьмы протестантах, о пущенном по ветру пепле янсенистов, о разделенной на два враждующих лагеря церкви.

Спустя пятьдесят четыре года тень того же человека покрывала всю страну. И теперь, когда этот казавшийся бессмертным старец, подгонявший все под свои представления, ушел в небытие, французы опьянели. Они подняли головы, огляделись и с изумлением обнаружили, что мир изменился.

Здание зашаталось задолго до 1715 года. Утрехтский мир успешно противопоставил Божественное право «праву рождения», придуманному Локком для того, чтобы оправдать отстранение от престола английской королевской династии. Так разделались с монархией. Булла «Унихенитус» настраивает епископов, преданных папе, против галликанских епископов, церковные верхи — против низов, разделяет верующих. Так разделались с Церковью.

Обнищавшая аристократия, вынужденная побираться или идти на мезальянсы, утратила уважение. Только деньги могли теперь дать ту власть, которая некогда даровалась по праву рождения или, по крайней мере, была следствием занимаемых высоких должностей.

Свободомыслие набирало силу. «Каждый волен теперь выносить суждения о книгах, правительстве и религии», — с горечью замечала в 1713 году мадам де Ментенон. Что же до нравов, то волна вседозволенности захлестнула страну сразу после войны.

Этот изменившийся мир еще должен был утвердиться. Погребальный звон по старому монарху был ему сигналом. И новый миропорядок, нетерпеливый, уверенный в своих силах, мощный, как прорвавший запруду ручей, заявил о себе.

Герцоги и пэры, не замечавшие очевидного, считали, что они перенеслись в прошлое, одержав победу феодальную, за которую их семьи бились веками. Боясь настроить против себя парламент, регент не обязал председателя парламента приветствовать грандов, но не мог отказать аристократии в реформе, которой так добивался герцог Бургундский: государственные секретари были упразднены и заменены советниками. Плану этому все придавали некое мистическое значение, и Филипп, принимая его, лишь пошел навстречу общественному мнению.

В королевском обращении 15 сентября устанавливался новый государственный порядок. На вершине пирамиды был Совет по регентству, во главе которого стоял герцог Орлеанский, а в его отсутствие — герцог Бурбонский. В Совет входило двенадцать человек.

Несмотря на поражение бывшей придворной партии, каждый из ее руководителей лично сохранял в своих руках столько власти, что Филипп не хотел утверждать все назначения Людовика XIV. За овальный стол, где решались судьбы государства, усаживались герцог Бурбонский, герцог Менский, граф Тулузский, канцлер Вуазан, Вильруа, Торси, получивший вместо утраченного министерского поста должность суперинтенданта почты, и бесполезный Таллар, которого его величество оставил только по доброте душевной.

К этому враждебно настроенному собранию герцог Орлеанский хотел присоединить трех своих сторонников, но, к сожалению, руководствовался при этом не разумом, а чувствами. Он остановился на Сен-Симоне, на епископе города Тур Шавиньи и на Безоне, относившемся к герцогу Менскому с восхищением. Таким образом, среди собиравшихся на эти советы не было ни одного человека, способного поддержать политику регента.