Фильм Андрея Тарковского «Солярис». Материалы и документы

Как при многократной экспозиции в кинокадре разные слои, разные изображения просвечивают одно сквозь другое, создавая в итоге сложное, пульсирующее содержание, так и здесь сопоставление романа, вариантов сценария и фильма и различных свидетельств показывает объемность, многомерность творческого замысла в его живом драматичном развитии.

Запуск и сдача

«Солярис» считался наименее скандальным фильмом Тарковского. Поводы к дискуссиям давали причудливая кинематографическая форма «Зеркала», драматичные переделки «Сталкера», предсказанная в «Ностальгии» эмиграция, запрещение «Андрея Рублева», необычный разворот героического сюжета «Иванова детства». Что уж говорить о «Жертвоприношении», где видели пророчества к Чернобылю, убийству шведского премьер-министра Улофа Пальме и кончине самого режиссера. И лишь «Солярис» оставался замкнутым в пространстве экрана почти три десятка лет, до тех пор, пока не сформировался новый взгляд на наследие Тарковского в целом. К тому же в наше время переосмысления или хотя бы дополнительной концептуализации некоторых связанных с этим фильмом моментов потребовали сравнение с американской версией сюжета (Стивен Содерберг, 2002), обнародование негативного

отзыва Станислава Лема о проекте Тарковского, появление в Интернете записи первой советской телеэкранизации романа (реж. Борис Нирен- бург, 1968) и выпуск одной из американских фирм бонусом к фильму на DVD рабочих материалов к «Солярису» с эпизодом галлюцинаций Криса Кельвина в зеркальной комнате, отсутствующим в прокатном варианте и известным прежде лишь специалистам (рабочий вариант фильма с этим эпизодом хранится в Госфильмофонде России).

В свое время фильм разрешили к постановке именно затем, чтобы погасить страсти, разожженные не выпущенным на широкий экран «Андреем Рублевым» (осенью 1966 года все же был показан в Союзе кинематографистов). После диссидентских процессов середины 60-х и «жаркого лета» 1968 года (студенческие волнения во Франции, ввод войск Варшавского договора в Прагу) властям не очень-то хотелось оставлять у себя в тылу обиженного сильного человека, опасного своей несговорчивостью, легче было загрузить его работой, чем потом терпеть урон от оппозиции. Выглядел сюжет с идеологической точки зрения стерильно. Научная фантастика, автор романа — из братской, как тогда говорили, народной Польши. В пользу будущего фильма работала и только что прошедшая по ЦТ телеверсия «Соляриса». Тираж книги измерялся тысячами, а аудитория Первой программы десятками миллионов, и возникший массовый интерес к теме грех было не проэксплуатировать. Подводных камней в проекте не видели. Религиозная составляющая в нем не акцентировалась, никто и представить себе не мог, что в фильме она выявится без реплик, композицией кадра, отсылающей к картине Рембрандта и теме Блудного сына, а следовательно, и к Евангелию от Луки.

В итоге, сейчас представление о фильме двойственно. Первый образ сохранился с советских времен: добротная кинофантастика, «наш ответ “Космической одиссее” Стенли Кубрика». Второй отягощен проблемами: трактовкой религиозного контекста, конфликтом с Лемом, сравнением с версиями Содерберга и Ниренбурга, отличиями прокатного и рабочего вариантов, вызывающими вопросы о том, как редактировался фильм.

Принято считать, что фильм Тарковского и телеспектакль не имели друг к другу отношения. Может, и так. Но если сейчас вы можете видеть сотни разных каналов на своих цифровых телевизорах, то во второй половине 60-х годов их было всего четыре, и на фоне официальной телевизионной скуки яркие передачи или спектакли, как тогда говорили — «постановки», обсуждались всеми и везде. Спектакль Бориса Ниренбурга (и Лидии Ишимбаевой) прошел по Первому каналу 8 и 9 октября с повтором 10 и 11 октября 1968 года⁴. Тарковский мог спектакля не видеть, но не мог не слышать о нем. Заявка на фильм датирована 18 октября 1968 года, через неделю после телеэфира.

Известно, что замысел фильма возник гораздо раньше. C романом Лема режиссер познакомился в 1963 году. Наталья Бондарчук вспоминает: «В Ново-Дарьине, рядом с нашим — дом Ирины Александровны Жигалко, педагога Андрея Тарковского. Она мне давала прочитать роман «Солярис» и просила передать его из рук в руки Андрею, ее студенту [конечно, бывшему студенту, — Д.С.]. Было мне 13 годов. Я вошла к ней в дом, а там один студент очень неумело разводил огонь в камине, другой прекрасно раздувал самовар сапогом, третий качался в кресле у камина. Я страшно любила сидеть в этой качалке. И этому, сидящему на моем месте студенту я ткнула «Солярис». Только потом, много лет спустя, я узнала: камин разжигал Андрей Кончаловский, самовар сапогом оживлял Василий Шукшин, а в кресле качался Андрей Тар- ковский»⁵.

Через два года замысел был уже в разработке, судя по воспоминаниям Тамары Огородниковой, директора фильма на «Андрее Рублеве» (в интервью Майе Туровской): «Когда мы снимали “Рублева”, приехали во Псков, он мне сказал: “Тамара Георгиевна, я вас прошу, прочитайте Лема. Следующую картину мы будем делать “Солярис”.