ФИЛОЛОГ

Верис остался один. Долго стоял, глядя на ряды холмиков, убегающие за пригорок. Ведь под каждым из них закопан человек, который когда-то жил, пусть и бессловесной тварью, а потом перестал жить. И служба спасения даже не почесалась, чтобы спасти его, или, хотя бы облегчить его недолгое бытие.

За холмом кладбище продолжалось. Оплывшие холмики, поросшие редкой колючей травой, какая только и могла расти на отвалах, становились всё менее заметны, наконец, бурьян окончательно скрыл их.

С неожиданной ясностью Верис понял, что, когда кладбище дойдёт до границ мёртвой территории, могильщики начнут копать ямы на месте сравнявшихся с землёй могил, и с полным безразличием отбрасывать в сторону сухие кости. Так уже было не раз, и случится вновь, и будь иначе, вся Земля давно превратилась бы в бесконечный некрополь. Земле всё равно, проникал ли ты мыслью в тайны мироздания или — Оп-оп! Ням-ням! Ого-го! — кайфовал в меру дозволенного начальством. Конец будет один — оплывший безвестный холмик, а затем и вовсе ровное место.

Можно сколь угодно долго размышлять на эту тему, изучать феномен бренности, составлять списки эвфемизмов, сборники танатологических поговорок, ухарских и безнадёжно печальных, но только в минуту подобную нынешней, начинаешь понимать, что прежде ничего не понимал. И тогда даже бессмертный почувствует неудержимое желание заглянуть по ту сторону невозвратной черты. А быть может, бессмертного потянет туда особенно сильно. Вот если бы можно было умереть понарошку, а потом вернуться — сколько объявилось бы желающих поиграть в эту игру!

Солнце клонилось к закату. Широколицый здоровяк бросил таскать свои камни и наслаждался приятной усталостью в мышцах. Побегун отмеривал заключительный кросс, уже без особого удовольствия, отчётливо предвкушая грядущий отдых. Жрец сглотнул слюну и потянул носом, стараясь по запаху определить, что подадут на ужин.

Дневной ритм сменялся вечерней негой.

"Ништяк!" — пропел на всю округу, вернувшийся с похорон релаксатор.

В пересменке, ставшей за последние дни привычной, Верис неожиданно уловил незнакомую ноту. Сигнал был узким и предназначался не всем, но в нём собралось воедино столько взаимоисключающих эмоций, что не заметить его оказалось невозможным. Ярость и радость, чувство облегчения и ненависти, острое предвкушение чего-то вовсе запредельного и снова злое бушующее ликование.

В центре посёлка, сидя в своей резиденции, главный созывал попрыгунчиков. Верис вслушался, стараясь понять причину ажиотажа. Расстояние было изрядным, но поскольку главный думал о Верисе, разобрать удалось всё. По каким-то своим каналам главный получил известие, что никакой проверки к нему не подсылали и, значит, явившийся чужак не ревизор, а самозванец.

"Поймать! Изловить! Доставить!" — вряд ли главный знал все эти слова, но образы были чёткими. А на втором плане в сознании начальника мелькали представления о круто изогнутом бараньем роге и мокрой тряпке, которую с силой скручивали, выжимая грязную воду. Нетрудно догадаться, что всё это предполагалось делать с Верисом, когда он будет доставлен.

А ведь именно так, наверное, рождаются идиомы. В душе возникает ассоциативный парный образ, и, если человек обладает достаточным словарным запасом, он может обозначить неявную мысль точным словом: "Пустили козла в огород", "Он у меня попляшет", "В бараний рог скручу". Вот только образы у главного возникали, а слов ощущался недостаток, так что произнесть он мог не идиому, а в лучшем случае — идиотизм.

Мысль на мгновение запнулась, словно Буриданов осёл, не зная, какой путь выбрать: разбор лингвистической пары "идиома-идиотизм" или размышление о правильности употребления глагольной формы "произнесть", но, по счастью, в сознании выплыла иная мысль, простая и очевидная. Ведь его ищут, для того, чтобы скручивать в бараний рог, выжимать его и ноги об него вытирать, а он стоит, как ветряк на юру, и не пытается ничего предпринять.

Возвращаться в обитель чистых нельзя, значит надо уходить, куда глаза глядят. Глаза глядели перед собой на недалёкие кусты.

Верис пожал плечами и, стараясь ни о чём не думать, чтобы не навести погоню на след, направился прочь от посёлка.

Помойка вскоре кончилась, под ногами зачавкала вода, в воздухе зазвенела кровопийная мошка. Потом место снова стало посуше, но кусты поперёк пути переплелись так, что не сразу и продерёшься. Если бы можно было лететь, Верис и горя бы не знал, но способность к левитации покинула его вместе с системой собственной безопасности. Значит, иди пешком и сожалей, что у тебя пехи, а не ноги с большими раздвоенными копытами, на которых так удобно разгуливать по болоту. Впрочем, у попрыгунчиков тоже нет копыт, и они вряд ли доберутся в эти места.

— Стоять! Хенде хох!

Только что не было никого, и вдруг перед Верисом возник заросший по самые глаза мужик, и заряженная стрелялка недвусмысленно уставилась Верису в живот.

— Видишь же, стою, — откликнулся Верис. — Ничего себе, естественная среда обитания

* * *

Верик, ау!