Филолог

Тогда Верис сделал единственное, что мог — кинул навстречу бегущим картину правды.

Нет блистающих франтоватых воинов, нет славной победы над жалкими варварами, а есть болото, гнус, угрюмые люди, которым некуда бежать, и поэтому они будут драться. А вилы в их руках — страшное оружие, особенно, когда противник путается в колючках и не может сражаться. Есть страх, боль, усталость и снова страх и боль, чужие и свои, свившиеся в один исполинский бич, с оттяжкой хлестнувший разом по всей шеренге и по каждому из атакующих.

Не добежав нескольких шагов до засеки, попрыгунчики развернулись, спотыкаясь и падая, кинулись прочь. Бежали, утеряв всякую молодцеватость, размахивали руками и нестройно голосили:

— Оу!.. Облом! Облом!..

Приподнявшись на локте, Верис смотрел им вслед.

Больно, да? Так это всего лишь наведённая боль. Вот когда палка с молибденовым наконечником на самом деле вопьётся в живое тело, это будет больно.

— Облом!.. Оу!.. Облом!

Атака отбита.

Когда последний из бегущих скрылся за кустами, Анита, так и не выпустившая из рук вил, обернулась и испуганно вскрикнула:

— Ой! Да ты никак ранен!

Верис не отвечал. Мир плыл перед глазами, тупая ломотная боль заполняла всё естество, а то, что в таком состоянии пришлось наносить ментальный удар, ничуть не улучшало самочувствия.

— Да что ж это деется!? — причитала Анита, суетясь, вокруг упавшего. — Ведь говорила тебе — не стой на виду!

Ничего такого Анита не говорила, но Верис не мог возразить, провалившись в беспамятство.

* * *

Дед Мирча был стар. Если бы Верис к тому времени уже видел вечную книгу со «Сказкой о рыбаке и рыбке», он, несомненно, обратил бы внимание на глубинное сходство Мирчи и нарисованного старика. Но покуда он стоял и слушал непонятный разговор деда с бородатым Клаасом, который доставил Вериса в селение болотных варваров.

— Вот, привёл. Кто таков — не понять. Говорит, но западает. А так — смирный, драться не пытался.

— Где его нашёл? — чуть слышно обронил дед.

— Сам вылез. Прямиком на мою секретку. Я его издаля приметил. Пристрелить хотел, да раздумал. Идёт, что дурманом окормленный, руками машет, сам с собой балаболит. Ничего не понять, но, вроде, по-человечески. Ну, я и не стал сразу стрелять, а сюда приволок. Вот он, судите.

— Правильно приволок, — дед Мирча кивнул. — Рассудим.

Он повернулся к Верису и, возвысив голос до дребезжащего тенорка, вопросил:

— Кто таков?

— Я Верис, — сказал Верис.

— Это хорошо, — согласился Мирча, вновь чуть слышно. — А откуда ты, Верис, взялся?

Вот он, вопрос, на который никак нельзя отвечать!

— Не знаю, что и сказать — совершенно дурацкая фраза. Если не знаешь — зачем говорить? Но, с другой стороны, от тебя ждут ответа, и бородатый конвоир стрелялку покуда не убрал.

— Не помнишь, что ли?

— Помню кое-что, — сказал Верис, не покривив душой, ибо т о, что осталось в памяти после потери связи с программой, другого наименования кроме «кое-что» не заслуживало.

— Понятно.

Что именно было понятно старейшине, Верис не знал, но переспрашивать не решился. Не то время, не та ситуация, чтобы вопросы задавать. Сейчас спрашивают его.

— Как среди кучников жил — помнишь?

— Помню.

— Это хорошо, что помнишь. И что тебя там делать заставляли?

— Ничего, — честно отвечал Верис, не видя всей несуразности своего ответа. — Ходил да смотрел, а сам ничего не делал.

Дед Мирча покивал согласно и вновь спросил:

— И кормили за так?

— Кормили. Что ж мне, с голоду помирать?

— Чего сбежал тогда?

А, в самом деле, чего сбежал? Не сознаваться же в плагиате с античной комедии; дед Мирча, поди, и слов таких не ведает, для него ревизор — тот, кто ревёт, зорит, да орёт. А может, оно и впрямь так, разве что не зорит ревизор, а зрит.

— Скучно стало, — сказал Верис меньшую правду. — Словом не с кем перемолвиться, вместо слов у них одни междометия.

Междометия — то, чем метят между словами — эмоциональные реперные точки, не несущие позитивного смысла.

Дед Мирча либо понял сказанное, либо просто привык слышать чуднЫе слова и не удивляться им. Он ничего не переспросил, а задал новый вопрос:

— А у нас, что собираешься делать? Мы за так кормить не станем.

— Чем скажете, тем и буду заниматься, — покорно сказал Верис.

Тоже, вот, странное слово: «покорный» — тот, кого можно безнаказанно корить, укорять, а порой и карать. Вокализм другой, но корень-то самый тот. На укоры Верис был согласен, а на кары — нет, и потому добавил:

— А не позволите у вас остаться, дальше пойду.

— Дальше от нас пути нет, — усмехнулся дед Мирча. — Мы люди крайние.

Крайний — живущий на краю. Но это же, — живущий в крайней бедности, стеснении и нищете. А сверх всего, крайний — последний, после которого уже никого не будет. Вот и гадай, что хотел сказать дед Мирча? Трудно стало понимать слова, когда беседуешь не с программой, а с живым человеком.

Мирча перевёл взгляд на негустую толпу поселян, явившихся поглазеть на судилище, выхватил одну из женщин, невысокую, плотную, с веснушками не только на лице, но и на полных руках.

— Что, Нитка, возьмёшь новичка? Видишь, человек обещается делать, что скажут.