Филологические сюжеты

А. В.: Когда была молода, то не занималась этим, многое проходило мимо ушей. Занялась с конца 60–х годов, когда начала семья умирать и поколение уходить, и я поняла, что случилось с дедом и со многими. Всё же у вас в России узко интересуются эмиграцией – только эмиграцией как таковой. Ничего не знают о чешской среде, а русские становились частью этой среды, об экономических условиях жизни, а эти условия определяли жизнь эмиграции. Здесь, например, готовились специалисты, которые работали потом в других странах – врачами в Южной Америке, во французских колониях в Африке. Чешские власти давали деньги на дорогу. Вот, например, дядя Юра – окончил здесь чешский техникум по специальности сыроварение и работал потом на юге Франции со здешним дипломом, который считался престижным.

О том же – об особом характере чешской эмиграции, об эмиграции и чешской среде – говорил Владимир Николаевич Быстров, основатель общества «Они были первыми». Мы встретились в Славянской библиотеке, и он подвёл меня к стендам с небольшой выставкой к столетию Константина Чхеидзе, автора шести романов, имевших здесь успех в переводе (он и в Чехословакии писал по—грузински, и читателей даже в переводе привлекало сочетание грузинского бытового колорита с особой национальной мистикой), и неопубликованных мемуаров, писателя, у нас в России не известного. На одном из стендов – фотографии и романы самого Чхеидзе, на другом – знаменитого евразийца Петра Савицкого (с ним Чхеидзе издавал евразийский журнал, а сам Савицкий до 1945–го был директором русской гимназии в Праге, до того как наши его увезли в лагерь вместе с прочими, а по возвращении в Чехословакию его уже здесь ещё раз посадили; а его другу Чхеидзе при аресте в том же 45–м было предъявлено его евразийство как криминал), третий стенд посвящен Николаю Фёдорову, которым Чхеидзе увлекался и собрал целый фонд фёдоровских материалов и литературы о Фёдорове – это происходило в Праге задолго ещё до начала фёдоровского движения у нас здесь в Москве.

B. Б.: Чехословацкая межвоенная демократия была образцовой в Европе. Русская эмиграция платила чешскому обществу тем, что считала себя его частью и работала для него. Ведь кроме Кондакова и Кизеветтера или Аверченко это были инженеры, экономисты, строители, мой отец был юрист. Этот основной массив интегрировался в чешское общество, в здешнюю культурную среду, здесь не было русского землячества. Сугубо русская эмигрантская среда поедает себя – посмотрите, что было и есть до сих пор в Париже.

C. Б.: Владимир Николаевич, кем Вы считаете себя по принадлежности?

В. Б.: Я чех. У меня русский отец и чешская мать, но дело не только в этом. Я чех по судьбе, но вот занимаюсь русской судьбой. Это было второе поколение эмиграции после тех известных людей – наши отцы, люди, которые не ждали, не хотели ждать каких—то сказочных перемен на родине, они здесь получили образование, здесь делали карьеру. Мой отец из Петербурга, начал учиться там на юридическом факультете. Потом общий путь: Добровольческая армия – Турция – Прага. Здесь работал по специальности. Немцы его арестовывали в начале их войны с Советским союзом. Тогда, в 1941–м, гестапо забрало многих из эмиграции, большинство потом отпустило. Вообще при немцах русские здесь были в сложном положении. Немцы видели в них противников Сталина и рассчитывали на них, но эмиграция была настроена антинемецки. Предлагали брать немецкое гражданство, но мало кто брал. Никто не сотрудничал с немцами – работали при них по своей специальности, да, но не сотрудничали. И даже ваши при арестах в 45–м таких обвинений не предъявляли. Предъявляли всё то же – 1920 год, а что делали во время войны, не очень их интересовало. 1945–й: мы будем издавать Белую книгу. Вопрос, о котором мы спорим: как чешское правительство могло тогда допустить этот массовый арест русской эмиграции?

С. Б.: А могло оно не допустить? И было ли чешское правительство в тот момент? Наверное, наши были реальной властью в те месяцы.

B. Б.: Да, но всё—таки приехало правительство из Кошице, был президент Бенеш. Нарушался чешский суверенитет, шёл захват чешских граждан. Наверное, чешские власти не могли помешать, но они могли кричать. Они не кричали, боялись дразнить советских. У нас споры об этом, говорят, что просто наши не могли ничего. Сейчас Палата депутатов в 1995 г. извинилась перед русскими в Праге за бездействие тогдашней власти. Отца взяли тогда же в мае, мать искала, чешские жёны ходили к Коневу, были запросы, узнать ничего не могли, а в августе мы получили письмо, брошенное отцом из поезда. Отец был в Тайшете в лагере, вернулся в 55–м году вместе с Чхеидзе. На границе в Кошице ваши передавали их нашим по списку.