Философ с папиросой в зубах

Через какое-то время она стала выходить на улицу. И, подведя меня к газете, прикрепленной к доске, сказала: «Сегодня хорошая газета, меня не ругают».

…И только через много дней сказала: «Скажите, зачем великой моей стране, изгнавшей Гитлера со всей его техникой, понадобилось проехаться всей своею мощью, всеми танками по груди беспомощной больной старухи!»

…И опять молчала.

Я пригласила ее пообедать. «Хорошо, но только у Вас в номере». Очевидно, боялась встретить знающих ее в лицо. В один из этих страшных ее дней, спросила: «Скажите, Вам жаль меня?» «Нет», — ответила я, боясь заплакать. «Умница, меня нельзя жалеть»…

…Позже, узнав о благородном поступке Раневской, гений музыки Святослав Рихтер стал величать Фаину Георгиевну «Дон Кихотом в юбке». И ведь был прав. «Донкихотовскими» стали и ее последние роли на сцене — миссис Сэвидж («Странная миссис Сэвидж»), Люси Купер («Дальше — тишина») и нянька Фелицата («Правда хорошо, а счастье лучше»).

…После просмотра спектакля «Дальше — тишина» какой-то поклонник-студент грохнулся перед Раневской на колени и еле слышно прошептал: «Вы — гениальная актриса!» — «Что ты, деточка, — ответила Фаина Георгиевна. — Я просто неплохая актриса». Увидев, что следом идет ее партнер по сцене Ростислав Плятт, таинственно прошептала: «Похвали старика. Он сегодня неплохо сыграл. Да, дружочек, Слава Рихтер назвал меня Дон Кихотом в юбке. А стало быть, юноше не пристало целовать руку и становиться на колено перед рыцарем. Хотя, черт побери, приятная это процедура!»

Большой ребенок

Анна Андреевна Ахматова говорила Раневской: «Вам 11 лет и никогда не будет 12!» Фаина Георгиевна и впрямь до старости, несмотря на грозный неукротимый нрав и царственную величественность, во многом оставалась ребенком, изумляя окружающих тем, как легко ударялась в слезы, изводя всех порой невероятными капризами. Она постоянно корила себя за крайнюю рассеянность, «бестолковость и забывчивость», за вечное разбазаривание денег.

Жутко расстроенная Фаина Георгиевна рассказывала Глебу Скороходову, как однажды забыла люстру в троллейбусе, новую, из богемского хрусталя, только что купленную. Загляделась на кого-то и так отчаянно кокетничала, что вышла через заднюю дверь без люстры: на одной руке сумочка, а другая была занята воздушными поцелуями…

Страшная вещь — воспоминания друзей

Литературовед и биограф Владимира Маяковского Илья Зильберштейн, долгие годы редактировавший журнал «Литературное наследство», попросил как-то Раневскую написать воспоминания об Анне Ахматовой.

— Ведь вы, наверное, ее часто вспоминаете? — спросил он.

— Ахматову я вспоминаю ежесекундно, — ответила Раневская, — но писать о себе воспоминания она мне не поручала.

А потом добавила: «Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после смерти — воспоминания друзей».

В своем дневнике в 1978 году Фаина Раневская записала: «Меня спрашивают, почему я не пишу об Ахматовой, ведь мы дружили… Отвечаю: не пишу, потому что очень люблю ее».

Напор красоты

Фаина Георгиевна редко обновляла свой гардероб, занашивая буквально до дыр старые вещи. Столь же не привередливая в быту, ее лучшая подруга, актриса Рина Зеленая вспоминала: «Раневская была еще хуже меня. Например, в вопросах одежды. Помню, она как-то целый год ходила в клетчатом мужском пиджаке».

В своем дневнике Фаина Георгиевна писала: «Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я… Хожу как оборванка, «народная артистка». К счастью, мне очень мало надо».

Осенью 1949 года Раневская писала в дневнике: «В Москве можно выйти на улицу одетой, как Бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — ибо в бедность никто не верит»…

…Как-то от долгой носки юбка у Раневской стала просвечиваться, а потом на ткани сзади и вовсе образовалась прореха. Но актриса долго не замечала этого дефекта, пока ей на него прямо не указали коллеги. Фаине Георгиевне стало страшно неловко, но ничем себя не выдав, она невозмутимо заметила:

— Напора красоты не может сдержать ничто.

Роль яиц в творчестве

Фаина Георгиевна, легко относившаяся к неустройствам быта, в профессии демонстрировала чудеса педантичности. Она всегда тщательно готовилась к роли. На спектакль неизменно приходила за два часа, долго гримировалась.

Она никогда не позволяла переписывать для нее роль: переписывала сама — аккуратно, медленно, скрупулезно — в школьную тетрадочку в клетку. Но сама большая выдумщица, она не терпела, когда актеры вольно обращались с авторским текстом.

— Почему, Фаина Георгиевна, вы не ставите и свою подпись под этой пьесой? Вы же ее почти заново переписали, — однажды съязвили коллеги.

— А меня это устраивает. Я играю роль яиц: участвую, но не вхожу, — парировала Раневская.

Приговор халтуре