Философ

Весь ободранный, ты не чувствуешь боли. Собери свою одежду – эту старую, сброшенную тобой кожу. Повсюду книги, загубленные. Это его рук дело. Ты бросаешь на него ненавидящий взгляд и снова видишь, во что он обратился, видишь серую выбоину, безглазо глядящую в камин, и желудок твой дергается, и ты летишь в уборную и поспеваешь как раз вовремя, чтобы скрючиться над унитазом. А когда все заканчивается, тишину наполняет тоненький жалобный вой, заставляющий тебя спрятать голову между колен и тут же высмеять себя за это, и ты встаешь, вытираешь с верхней губы густую слизь и, едва только перестает течь вода, слышишь ее – скорбную цыганскую мелодию, песню любви и смерти. Она, как обычно, явилась вовремя и направляется в библиотеку, с которой теперь начинается – ты сам распорядился об этом, не желая, чтобы она первым делом лезла наверх и будила тебя, – ее рабочий день.

Один шаг в коридор – и ты видишь ее через открытую дверь. Тяжелая грудь, родимое пятно, уродливая джинсовая юбка, вечно грязный фартук и блузка со слишком низким для женщины ее возраста вырезом. Гребешок в волосах: пластмасса, раскрашенная под черепаховый панцирь. Ее обрамляет свет нарождающегося дня, и свет этот, с его плотностью, текстурой и собственной странной преломляющей способностью, придает ей такой вид, точно она вплавлена в стекло, висит, будто дешевая безделушка, в прозрачном пресс-папье, глядя на пол, на учиненный тобой беспорядок так, точно в жизни своей подобного бедлама не видела. Из ее коровьего рта исходит несусветный какой-то звук, поначалу низкий, но плавно набирающий высоту, а набрав ее, обращающийся в рывки, рывки, рывки одышливого тромбона, образующие жутковатый вокальный треугольник с вершинами «у», «о» и «е», близкий к тому, что формально именуется полуоткрытой, лабиализованной гласной центрального ряда, – термин, который ты знаешь потому, что прослушал несколько лекций по лингвистике. «Уеоуу», – подвывает она, размахивая руками перед своей глупой, толстой физиономией. «Уеохх уеохх уеоооууу». Шум, разумеется, кошмарный, но одной отчетливо определенной цели он достигает: заставляет тебя осознать, что именно происходит – сейчас, в это мгновение, и здесь, в этом доме.

Ты произносишь ее имя.