Философия бунта

Отсюда и отношение марксистов к этому явлению. Как таковое оно совершенно непригодно в качестве стратегии и тактики революционной пролетарской партии, но в нем есть важный элемент того нравственного климата, в котором вызревают антиконформистские силы, а в известном смысле – изначальный этап, через который в свое время прошли многие из тех, кто впоследствии, преодолев первоначальные заблуждения, стал на революционные позиции рабочего класса и соединил высокий нравственный порыв и веру в способность человека «творить чудеса» с умением трезво учитывать обстановку и вести упорную, повседневную работу. «…Само собой разумеется, – говорил В. И. Ленин в беседе с Я. Фриисом, – мы не можем обойтись без романтики.

Лучше избыток ее, чем недостаток. Мы всегда симпатизировали революционным романтикам, даже когда были несогласны с ними. Например, мы всегда воздерживались от индивидуального террора. Но мы всегда выражали наше восхищение личным мужеством террористов и их готовностью на жертвы» [197]. Симпатизируя революционным романтикам, марксистский, пролетарский революционер вместе с тем далек от того, чтобы быть бунтарем, чтобы «под влиянием момента» подниматься на неподготовленную борьбу. Пролетарский революционер действует, соизмеряя свою борьбу с теми тенденциями, которые вызревают в недрах общественной истории. Его лозунг – не бунт, а социальная революция.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Политические выступления «новых левых» в конце 60-х годов не могли привести их к победе. Причину этого следует искать не столько в прочности буржуазной государственной машины, сколько в политической слабости «новых левых» (и прежде всего в отсутствии прочного блока «левого» студенчества и интеллигенции с крупнопромышленным пролетариатом и его авангардом – марксистско-ленинскими партиями), в их идейной незрелости.

Сегодня, когда в движениях протеста наблюдается заметный спад, а влияние прежних кумиров столь же заметно идет на убыль, все чаще раздаются голоса о «конце леворадикальной моды», о возвращении к «закону и порядку», о превращении «леворадикального феномена» в достояние истории.

Конечно, движение протеста в тех конкретных формах, которые были характерны для 60-х годов, может и не повториться. Но если рассматривать протест не как преходящую политическую моду или выражение «аномалии» нового поколения, а как проявление глубинных противоречий современного капиталистического общества, то, по-видимому, нет никаких оснований для вывода, что это движение полностью исчерпало себя. Социальные противоречия развитого капиталистического общества и порожденные ими проблемы остаются, значительные слои непролетарской массы продолжают сохранять в обществе свое «промежуточное» положение, тенденции к изменению характера и роли интеллектуального труда, связанные с научно-технической революцией, будут сохранять свою силу. А это значит, что сохраняется и объективная основа для новых «взрывов протеста».

Нельзя не учитывать при этом и то обстоятельство, что движение протеста 60-х годов вовсе не прошло бесследно. Оно оставило после себя определенное наследие, хотя и крайне противоречивое, но воплощавшее в себе некоторые положительные тенденции, заложенные в движении непролетарских масс в капиталистических странах, тенденции, которые могут быть использованы для объединения прогрессивных демократических сил в борьбе против власти капитала.

При рассмотрении движений протеста внутри капиталистического мира необходимо учитывать различие условий, существующих в отдельных странах: степень зрелости социальных отношений, соотношение классовых сил и его динамику, роль и влияние коммунистических и рабочих партий, а также характер исторических, политических и культурных традиций. К этому следует добавить, что реальный социальный эффект этих движений определяется не только леворадикальной фразой, под знаменем которой они развиваются, но и практическими действиями их участников, которые нередко приходят в противоречие с концепциями идеологов.

Формирование и развитие движений протеста происходило на фоне вызываемой кризисом буржуазного общества атрофии творчества, заключающейся прежде всего в том, что индивиды становятся все в меньшей степени способными контролировать результаты собственного творчества, конечный продукт, создаваемый совокупным трудом, словом, контролировать исторический процесс. Человек все увереннее чувствует себя творцом вещей, но он перестает чувствовать себя творцом мира, творцом истории, наконец, творцом самого себя как исторического субъекта. На уровне обыденного сознания это выражается в широко распространенных настроениях социального пессимизма, чувстве собственного бессилия перед обществом, перед «судьбой», перед историей, в отрицании действительной ценности выбора как способа самодеятельности личности.