Философия футуриста. Романы и заумные драмы

Ущелье Чороха невдалеке оттуда запиралось увенчивавшей скалы крепостью, слывшей за неприступную. В углу крепости, над обрывом, лепилась часовня, и Ильязд после долгих усилий был наконец наверху, где нашел куропаток, а в часовне – приличного состояния фрески с крохотными сценами писания и натуральных размеров портретами местных феодалов в павлиньих костюмах. У подножья крепости цыгане стояли табором и, когда Ильязд наконец спустился, устроили ему триумфальную встречу, хватали его за руки, смотрели ему на ладонь, предсказывали необычайную судьбу, но Ильязд не дослушал и бежал догонять своих вверх по ущелью. Почему он не сорвался, спускаясь?

Свернув в ущелье Пархала, они застали сбор винограда. На просторной лужайке молодежь, одетая в яркое, бьет в ладони и пляшет. То в одиночку каждый, то составляют круг, но не замкнутый и в два этажа. На плечах у нижнего ряда стоит еще ряд, и есть молодцы, забирающиеся на плечи последних, не утрачивая равновесия. Ведут хор и ухают. Неожиданно рассыпается трель, пока не перестает эхо отвечать запевале. Виноград особенно уродился. Ильязда одаривают плетеными из ивовых веток корзинами, полными гроздий. Чтобы нарвать яблок, волокут стволы дерева с надсеченными углублениями. Кто сплетает венок, возлагает его на осла, все хлопают и опять поют.

Даже заветная мечеть Пархала, также бывшая церковь, но не из мрамора, и несомненное и худшее повторение базилики Четырех Церквей, обманула его ожидания. Легенд, рассказываемых ему о том, как Тамар¹⁹ построила три церкви, Ишхан, Ошк и Пархал, и как у нее не хватило богатств на новую, почему она отрезала и продала косы и построила на полученные деньги четвертую, Четырьмя Церквами потому и называемую, и других повестей Ильязд не записывал. Когда по пятницам на площади открывалась ярмарка, портной растворял лавку, явившиеся из-за гор лазы-моряки выкрикивали, что покупают, мол, золотые, и не находили предложений, когда старшина и мулла, усевшись под стенкой, разбирали тяжбы, а проводник, который взялся провести Ильязда в Россию, вылезал, неся низенький одноногий стол и тарелку с плодами, Ильязда охватывала сердечная боль, он вставал и уходил за деревню слоняться по откосам, дышать холодом, спускавшимся с верховьев реки и наблюдать за вершинами Шестерых Пальцев, уже запятнанных снегом, сперва малиновых от заката, а потом черных и нехороших в ночи.

Наконец он покончил счеты с мечетью и закрыл навсегда свой архитектурный дневник. И, гонимый восточным ветром, бежал на Качкар²⁰. Целый день шел вверх по течению, мимо деревень, где тайно исповедуется христианство, пока не достиг Хевека, населенного уже не бывшими грузинами, а отуреченными армянами, перевалившими сюда с запада, фанатиками, война которых с армянами-католиками, живущими к югу, явление непрерывное. Старшина, дед коего еще говорил по-армянски, был в течение семи лет булочником в Елисаветграде²¹ и проклинал как только умел родные трущобы²². Захватив еще одного проводника, охотника на козлов, Ильязд выступил в два часа ночи, направляясь на юго-запад, по широкой долине, ложу бывшего ледника. Достигнув к рассвету перевалов на Чорох, он взял направо и начал подыматься по узкому но нетрудному коридору, пока не достиг к полудню ледникового поля, доказавшего, что оледенение Понтийского Тавра еще существует. Проплутав по леднику, он взял снова направо и пошел на приступ снегового уклона, на который потратил около четырех часов.

Перед ним теперь расстилался необозримый почти горизонт, рельефная карта страны, в жилах которой текли его кровь и воображение. Прямо на севере, под небом совершенно безоблачным, лежали два крохотных облака – двуглавый Эльбрус. А между Качкаром и ним гнездились испещренные горами изящные провинции Грузии, омытые серым и дымным Понтом, под ногами – Лазистан и Хемшин²³ и призраки Трапезундской империи²⁴, на востоке, не разнохарактерном, и на дальнем юге, куда солнце бросало заключительный свет, тянулось столь театральное трагическое нагорье, а в середине, опоясанный хребтами, – о, Гюрджистан, возлюбленная страна, призрак, готовый исчезнуть, красавица спящая, которую не знаешь, как разбудить.

Дрожь охватила Ильязда при виде сей котловины, где изнемогло столько племен и царств, совершено столько бесполезных подвигов и где каждая пядь земли засеяна смертью. Нужно было спускаться, а медлил он наверху, все продолжая надеяться, что страна вот оживится, вот по мановению вырастут из земли города, стадами покроются опустевшие пастбища, хлебами – заброшенные поля, отдадут золото потерянные рудники и воскреснет величество архитектуры.