Философия и культура

Дело в том, что в математической логике очень многие термины, начиная с таких, как «общее», «особенное» и «индивидуальное», имеют иной смысл и значение, чем в той логике, в традициях которой я работаю. Отсюда и наши с вами разногласия в разговоре об «Анне Карениной», о моем праве рассматривать «поп-арт» как неизбежную форму разложения искусства на почве буржуазной культуры (отвлекаясь от факта наличия таких вещей, как превосходные записи вагнеровских шедевров, как от довольно несущественного факта, когда речь идет об общих тенденциях развития этой культуры в целом) и делать отсюда вывод («умозаключение») о ненормальности известных форм жизни.

Взять хотя бы «общее» («всеобщее»). В математической логике (и в ней это оправдано, наверное) сей термин — синоним тождественного «во всех случаях данного ряда» определения. Все люди — двуноги, у всех треугольников сумма углов равна двум прямым и т. д. Исключение тут — единственное — «опровергает» всеобщее, показывает, что это лишь ошибочно зафиксированное всеобщее, что на самом деле это не всеобщее, а лишь «особенное».

В логике, развивающейся в традициях Канта — Фихте — Гегеля (и именно в этих традициях, материалистически переосмысленных Марксом), термин «всеобщее» имеет существенно иной смысл. Может быть, тут и лежит корень наших споров.

Смысл, который ближе к тому словоупотреблению естественного языка, согласно которому мы говорим об «общем поле», об «общем деле», то есть о предмете, к которому мы все, оставаясь разными, делая совсем разные вещи, исполняя разные функции, и именно благодаря этому «разделению труда», одинаково имеем существенное отношение. Смысл «всеобщего» тут — не смысл одинакового, инвариантного «признака», а скорее смысл «совокупного», смысл некоторого «целого», некоторой «тотальности», которая внутри себя расчленена на разные и даже на противоположные (контрарно-контрадикторно исключающие друг друга) моменты, «параметры», так понимаемое всеобщее всегда имеет внутри себя (в составе своих имманентных определений) напряженную диалектику, которая не фиксируется в формально понимаемом «общем», в его определениях, подчиненных известному «запрету противоречия».

По Гегелю, и тут он, на мой взгляд, прав на 100 %, принцип «тождества» и его отрицательная форма выражения — «запрет противоречия», запрет такое тождество в определениях нарушать. — оказывается, и остается принципом образования абстрактного представления, и ни в коем случае не формой и принципом понятия. Ибо понятие тут — форма синтеза, форма соединения многообразных абстрактных представлений в составе (в единстве) системы абстрактных определений. А такая содержательная система (в отличие от чисто формальной) строится всегда в нарушение — через ряд нарушений — исходного «тождества». Что это так и в математике — показал блестяще, на мой взгляд, именно Лакатос…

Лакатос сам сторонник неопозитивистской логики. Со всеми ее слабостями. Именно поэтому он, как и в свое время Кант, от факта постоянного возникновения антиномий в составе формальной системы и от невозможности раз и навсегда так «уточнить» исходное определение, чтобы навсегда была исключена возможность появления «монстров», делает умозаключение к невозможности теоретической истины вообще, т. е. к той позиции, которая на нашем языке называется «агностицизмом», — вывод о том, что в научном мышлении есть одни «проблемы» но нет, не было и быть не может ни одного «решения» хотя бы одной из них…

Если уж в математике возможен подобный ход мысли к полному агностицизму, то что говорить о «гуманитарных» дисциплинах?

А «виновато» тут — насколько я понимаю — именно формальное (от Локка и Гоббса идущее) представление о «всеобщем» как об «одинаковом» для всех без исключения «единичных» случаев. Принято такое логическое определение — агностицизм становится единственно логической позицией в отношении теоретического знания вообще…

По другой логике, — образец ее реализован сознательно-систематично пока что, кажется, только в «Капитале» (я поэтому и занимаюсь больше всего им) — решение оказывается все же возможным. И притом так, что «монстры», возникающие в ходе развития исходных определений, не заставляют каждый раз пересматривать эти исходные определения, если те заложены действительно прочно. А значит — в самих исходных определениях предположена возможность (более того — необходимость) возникновения «монстров» — в виде противоречий, раскрываемых в составе всеобщего понятия.

Таков, например, анализ и определение «стоимости». Марксовское определение позволило разрешить многочисленные антиномии без «исправления» исходного понятия — не путем его «уточнения» как такового, а путем его развития через определения таких «монстров», как прибыль, рента, процент и проч., — всех тех «монстров», которые в своих определениях заключают «признак», непосредственно противоречащий определениям стоимости вообще, хотя они и составляют «особенные» виды этой хитрой категории, их «всеобщего».