Философия и методология науки XX века: от формальной логики к истории науки. Хрестоматия.

1. Почему Б. Рассел утверждает, что для философии важна логика, а не метафизика? Какая это логика?

2. Кто из западных философов и логиков оказал наибольшее влияние на формирование философских взглядов Б. Рассела? Обоснуйте свой ответ!

3. Какие задачи должен решать, в представлении Б. Рассела, логический атомизм? Какую роль призвана была сыграть при этом теория дескрипций?

4. Каково воздействие языка (синтаксиса и словаря) на философию, по Б. Расселу?

5. О чем говорит теория типов Б. Рассела?

6. Почему Б. Рассел мечтал создать идеальный логический язык науки?

7. Можно ли назвать «Логико-философский трактат» трактатом по онтологии? Почему?

8. Что понимал Л. Витгенштейн под такими понятиями как мир, факты, ситуации, объекты, логическое пространство?

9. Как вы понимаете следующую мысль Л. Витгенштейна: «Язык — преодолевает мысли. Причем настолько, что внешняя форма одежды не позволяет судить о форме облаченной в нее мысли»?

10. В чем смысл и задачи философии, по раннему Л. Витгенштейну?

11. В чем проявляется онтологизация структуры языка пропозициональной логики в учении раннего Л. Витгенштейна?

12. Как вы понимаете последнюю фразу «Трактата» Л. Витгенштейна: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать»?

2. ПРОГРАММА ЛОГИЧЕСКОГО ЭМПИРИЗМА

2.1 Мориц Шлик. Поворот в философии

Время от времени учреждают призы за лучший очерк по вопросу: что достигнуто философией за некоторый период? Этот период обычно начинают именем какого-нибудь великого мыслителя, а завершение его видят в “настоящем”. При этом предполагается, что прогресс философии ко времени данного мыслителя несомненен, что же касается дальнейших достижений, то они неясны.

Подобные вопросы выражают явное недоверие к философии того периода, который только что закончился. Создается впечатление, что мы имеем дело со скрытой формулировкой вопроса: а есть ли вообще хоть какое-то продвижение в философии за этот период? Ибо если бы мы были уверены, что достижения имеются, мы также знали бы, в чем они состоят.

Если мы относимся к прошлому менее скептически и видим в его философии непрерывный ряд развития, то оправданием такому отношению может служить лишь повышенное чувство почтительности, с которым мы рассматриваем всё, что занимает достойное место в истории. Кроме того, по крайней мере, древние философы продемонстрировали свою способность оказывать историческое влияние. Поэтому в суждениях о них имеется в виду скорее их историческая, нежели действительная значимость, особенно если мы — как это часто бывает, — не отваживаемся различать то и другое.

Очень редко наиболее способные из мыслителей считали, что результаты предшествующего философствования, включая и, классические образцы, являются несомненными. Это доказывается тем, что почти каждая новая система начинает все сначала — каждый мыслитель ищет свое собственное основание и не желает стоять на плечах предшественников. Декарт (не без причины) чувствовал, что начинает все совершенно по-новому; Спиноза верил, что его математическая форма (конечно, второстепенная) является открытием подлинного философского метода; Кант был убежден, что предложенный им путь, в конце концов, превратит философию в науку. Примеры можно множить, ибо практически все великие мыслители стремились провести радикальную реформу философии и считали это существенно важной задачей.

Эту особенность философии так часто описывали, о ней так часто сожалели, что бесполезно было бы вновь все это обсуждать. Молчаливый скептицизм и воздержание от суждений кажутся единственно правильным отношением к проблеме. Опыт двух тысяч лет, видимо, научил, что попытки положить конец хаосу систем и изменить судьбу философии нельзя более принимать всерьез. Указание на то, что успех в решении самых упрямых проблем был все же достигнут, знающего человека не убедит; ибо есть опасность, что философия просто никогда и не доходила до постановки подлинных “проблем”.

Я говорю об этой широко известной анархии философских позиций, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что я в полной мере осознаю масштаб и значение того взгляда, который хотел бы сейчас высказать. Я убежден, что мы сейчас переживаем решающий поворот в философии, и наше мнение о том, что бесплодному конфликту систем пришел конец, можно оправдать вполне объективными соображениями. Уже сейчас мы обладаем методами, которые делают такие конфликты в принципе ненужными, и следует лишь решительным образом их применить.

Новое зародилось в логике. Лейбниц смутно видел начало, Бертран Рассел и Готлиб Фреге проделали важную работу в последние десятилетия, но первым, кто приблизился к решающему повороту, был Людвиг Витгенштейн (в его “Логико-философском трактате”, 1922).