Философия и социология гуманитарных наук

Совершенно так же обстоит дело и в языке. Систематические отношения, связывающие две языковых формы в системе языка (в разрезе данного момента) ничего общего не имеют с теми отношениями, которые связывают одну из этих форм с ее видоизмененным обликом в последующий момент исторического становления языка. Германец до XVI века спрягал: ich was; wir waren. Современный немец спрягает ich war; wir waren. «Ich was» изменилось, таким образом, в «ich war». Между формами «ich was» – «wir waren» и «ich war» – «wir waren» существует систематическая лингвистическая связь и взаимодополнение. Они связаны и дополняют друг друга, в частности, как единственное и множественное число первого лица в спряжении одного и того же глагола. Между «ich was» – «ich war» и между «ich war» (современность) и «wir waren» (XV – XVI вв.) существует иное, совершенно особое отношение, ничего общего с первым, систематическим не имеющее. Форма «ich war» образовалась по аналогии с «wir waren»: вместо «ich was» под влиянием «wir waren» стали говорить (отдельные индивиды) «ich war»[285]. Явление стало массовым, и в результате индивидуальная ошибка превратилась в языковую норму.

Таким образом, между двумя рядами:

I. «ich was – wir waren» (в синхроническом разрезе, скажем, XV века) или – «ich war – wir waren» (в синхроническом разрезе, скажем, XIX века) и

II. ich was – ich war ↔ wir waren

(в качестве фактора, обусловливающего аналогию) существуют глубочайшие принципиальные различия. Первый – синхронический – ряд управляется систематической языковой связью взаимно дополняющих друг друга элементов. Этот ряд противостоит индивиду как непререкаемая языковая норма. Второй ряд – исторический (или диахронический) – управляется своей особой закономерностью, строго говоря, закономерностью ошибки по аналогии.

Логика истории языка – логика индивидуальных ошибок или отклонений, переход от «ich was» к «ich war» совершается за пределами индивидуального сознания. Переход непроизволен и не замечается, и лишь постольку он может осуществиться. В каждую данную эпоху может существовать лишь одна языковая норма: или «ich was», или «ich war». Рядом с нормой может существовать лишь ее нарушение, но не другая, противоречащая норма (поэтому-то и не может быть языковых «трагедий»). Если нарушение не ощущается и, следовательно, не исправляется, и если есть почва, благоприятствующая тому, что данное нарушение становится массовым фактом – в нашем случае такой благоприятной почвой является аналогия, – то такое нарушение становится новой языковой нормой.

Итак, между логикой языка как системы форм и логикой его исторического становления нет никакой связи, нет ничего общего. В обеих сферах господствуют совершенно разные закономерности, разные факторы. То, что осмысливает и объединяет язык в его синхроническом разрезе, нарушается и игнорируется в разрезе диахроническом. Настоящее языка и история языка не понимают и не способны понять друг друга.

Мы замечаем здесь, в этом именно пункте, глубочайшее различие между первым и вторым направлением философии языка. Ведь для первого направления сущность языка и раскрывалась именно в его истории. Логика языка – это вовсе не логика повторения нормативно тождественной формы, а вечное обновление, индивидуализация этой формы стилистически неповторимым высказыванием. Действительность языка и есть его становление. Между данным моментом жизни языка и его историей господствует полное взаимопонимание. И там и здесь господствуют одни и те же идеологические мотивы: говоря языком Фосслера – языковой вкус творит единство языка в разрезе данного момента; он же творит и обеспечивает единство исторического становления языка. Переход от одной исторической формы к другой совершается, в основном, в пределах индивидуального сознания, ибо, как мы знаем, по Фосслеру, каждая грамматическая форма была первоначально свободной стилистической формой.

Различие между первым и вторым направлением очень ярко иллюстрируется следующим: себе тождественные формы, образующие неподвижную систему языка (εργον) были для первого направления только омертвевшим отложением действительного языкового становления – истинной сущности языка, осуществляемого неповторимым индивидуально-творческим актом. Для второго направления как раз эта система себе тождественных форм становится сущностью языка; индивидуально-творческое же преломление и варьирование языковых форм являются для него только шлаками языковой жизни, вернее, языковой монументальной недвижимости, лишь неуловимыми и ненужными обертонами основного неизменного тона языковых форм.

Основная точка зрения второго направления может быть, в общем, сведена к следующим основоположениям.