Философия языка и семиотика безумия: Избранные работы

Итак, у Бинсвангера пока речь идет о том, что и у нас: об обретении чистых безвещных (то есть безденотативных) смыслов при шизофреническом расстройстве. Так что же страх? Вначале своей болезни у Лолы Фосс был обсессивный психоз, то есть ее мышление было повышенно семиотичным, она загадывала на «языковом» оракуле (подробно см. текст Бинсвангера [Там же: 234]), то есть занималась обсессивно-компульсивным загадыванием на конкретные события: выходить ли ей из дома или оставаться. Если гадание было благоприятным, она выходила, если нет, оставалась дома. Такой двоичный семиозис чрезвычайно характерен для обсессивно-компульсивных расстройств (подробно см. главу «О сущности безумия» книги [Руднев, 2005], а также статью «Педантизм и магия при обсессивно-компульсивынх расстройствах» [Руднев, 2006c]. В дальнейшем обсессивный психоз через паранойяльный бред отношения, который также имеет заостренно семиотический характер (например, при бреде ревности все предметы означают для больного, в сущности, один смысл — измену жены; подробно см. главу «Язык паранойи» книги [Руднев, 2002]) перешел бред в параноидный преследования (о трех стадиях шизофренического бреда см книгу М. И. Рыбальского «Бред» [Рыбальский, 1991]; ср. также нашу статью «Бред величия» [Руднев, 2001, 2001а, 2002]. <…> Наступил черед Страха, Ужаса и Ужасного, «Dasein отдало себя в руки чуждых ему сил»:

В случае Лолы мы могли наблюдать в крайней степени феномен того, что можно назвать омирением [Verweltlihung], процесс, в котором Dasein отказывается от самого себя с своей актуальной, свободной потенциальности, возможности быть-самим-собой и передает себя особому проекту мира. <…> Существование спасается от тревоги в бездействии душевной смерти. <…> В случае Лолы существование дезертировало от самого себя. <…> Существование в данном случае полностью капитулировало перед Жутким и Ужасным, оно больше не может осознавать тот факт, что Ужасное появляется из него самого, из самого его собственного основания. Следовательно, от такого страха не убежать; человек пристально вглядывается, пораженный страхом, в неизбежное, и все его счастье и боль зависят единственно от возможности умолить Ужасное. Его одно-единственное желание — как можно лучше познакомиться с Ужасным, Страшным, Жутким и освоиться с ними [Там же: 244–246, 250–251].

Здесь как будто бы действительно сознание больного транссемиотизируется: Страшное, Жуткое, Ужасное — это уже не знаки. Но вот что пишет Бинсвангер уже после того, как он описал Ужасное и Страшное в шизофреническом проекте мира Лолы Фосс:

Мы должны понять, что для Лолы «вещи» означают воспоминания, т. к. «воспоминания проникают в вещи» (своеобразный транзитивизм, характерный для шизофрении феномен, когда в тело больного проникают другие тела[21]. <…> Следовательно «ужасающее», «страшное» чувство «никогда не кончается, пока вещь где-то рядом». Вещи, следовательно, — не только носители воспоминаний, они и есть воспоминания [Там же: 261].

Итак, вещи неким особым образом остаются, но это уже постсемиотические квазивещи-символы (в психоаналитическом понимании термина «символ», критику которого см. в разделе 2 этого исследования). В бреде преследования, когда семиотизированный мир разрушается и тем самым десемиотизируется, человек может противостоять Жути Ужасного, если он «имеет ключ к системе знаков и уделяет ей должное внимание».

Жуткий «мир» превратился в мир тайных преступлений, в котором все имеет свои жуткие знамения [Vorbedeutungen],— в мир тайных значений. Таким образом, сцена жизни стала местом развертывании драмы, даже трагедии [Там же: 265].

Мы видим, что и здесь отдается предпочтение чистым смыслам («знамения», тайные значения»). Сопоставление шизофренического мира с драмой и трагедией еще больше подчеркивает его призрачную квазисемиотичность[22]. Далее Бинсвангер пишет: