Философия искусства

Итак, вот живое тело, выставленное на пьедестал все целиком и без покрывала, — тело, всех восхищающее, всеми славимое и не соблазняющее наготой своей никого. Что станет оно делать и какую именно мысль статуя силой симпатии возбудит в зрителях? Мысль эта покажется нам чуть ли не ничтожной, потому что она принадлежит другому веку, совсем другому моменту развития человеческого ума. Г олова тут не знаменательна; она не заключает в себе, как наши, целого мира мелко оттененных понятий, взволнованных страстей, чувств, перепутанных в какой-то неразрешимый узел; лицо ее не изрыто, не перетонено, не измучено; оно небогато чертами, в нем почти нет выражения, оно сплошь бывает неподвижно; этим-то оно и сподручно для ваятеля; та глубокая выразительность, какую мы видим и воспроизводим в настоящее время, своей несоразмерной важностью убила бы все остальное; мы не стали бы тогда смотреть на туловище и на члены или, пожалуй, вздумали бы приодеть их. Напротив, в греческой статуе голова возбуждает не более интереса, нежели члены или туловище; ее линии и плоскости только продолжение других плоскостей и линий; лицо ее не задумчиво, но покойно, почти тускло; вы не подметите в нем никакой привычки, никакого честолюбивого порыва, переходящего за пределы плотской, земной жизни, и общая поза, равно как и совокупная деятельность статуи, направлена в таком же точно смысле. Если личность энергически стремится к какой-нибудь цели, как, например, ’’Метатель диска” в Риме, ’’Сражающийся гладиатор” в Лувре или ’’Пляшущий Фавн” в Помпее, то вполне физический эффект поглощает все желания и все идеи, к каким она способна: лишь бы только лучше метнуть диск, ловко нанести или отбить удар, лишь бы пляска вышла жива и удачно ритмована, — этим личность вполне довольна, далее нейдет ее душа. Но обыкновенно поза ее спокойная; личность ничего не делает, ничего не говорит; она не поглощена вниманием, не сосредоточена вся в одном глубоком или жадном взоре; она на отдыхе как будто совсем распустилась, но без усталости; то стоит она, несколько более опершись на одну ногу, чем на другую, то вполуоборот, то полулежит. Сейчас вот лишь она бежала, как ’’Маленькая Лакедемонянка”[98], теперь, подобно Флоре, она держит в руке венок; почти всегда деятельность ее для нее, очевидно, безразлична; занимающая ее мысль до того неопределенна и до того незаметна на наш взгляд, что и теперь еще после десяти разных предположений и догадок мы не можем в точности сказать, что такое именно делала Милосская Венера. Фигура живет — этого с нее довольно, довольно было этого и для древнего зрителя. Современники Перикла и Платона вовсе не нуждались в разительных и неожиданных эффектах, которые затронули бы их притупленное внимание или волновали их тревожную чувствительность. Цветущее здоровьем тело, способное ко всякого рода мужественным и гимнастическим действиям, женщина или мужчина породистые и рослые, ясная фигура в полном свете, естественная и простая гармония удачно сходящихся и расходящихся линий — живее этих зрелищ им не нужно ничего. Они хотят созерцать человека, вполне соразмерного своим органам и всем условиям своей жизни, одаренного всем возможным в этих пределах совершенством; им не надо ничего другого и ничего более; все остальное показалось бы им крайностью, безобразием или болезнью. Таков круг, в какой замкнула их простота древней культуры и за который вытолкнула нас многосложность нашей; они нашли совершенно приспособленное к этим рамкам искусство — ваяние; вот почему мы оставили это искусство позади себя и принуждены теперь искать образцов его у греков.

Отдел третий. Учреждения

I

Орхестрика. — Совокупное развитие учреждений, совершенствующих тело, и искусств, создающих статую. — Греция VII века сравнительно с гомеровской. — Лирика греков сравнительно с лирикой новых народов. — Музыкальная мимика и декламация. — Применение их ко всему быту вообще. — Употребление их в воспитании и в частной жизни. — Употребление в жизни общественной и политической. — Употребление в богослужебном культе. — Кантаты Пиндара. — Образцы, доставляемые орхестрикой скульптуре.