Философия как духовное делание (сборник)

Раскрытие своего опыта перед чужою душою, устанавливая связь его с ино-бытием, уменьшает вместе с тем его зависимость от личного содержания души. Осознание и закрепление в словесной форме объективирует пережитое содержание и тем самым освобождает его от исключительной прикованности к целому личной душевной жизни, ослабляя ту власть, которую он имеет над нею. Опыт, переданный другому, не перестает быть опытом создавшей его души, но душа, просветляя его, овладевает им и легче несет его бремя. Все это увеличивает чувство удовлетворения и свободы, уже расцветшее в душе, как симптом преодоления тех преград, которые создала для высказывания борьба отрицающих друг друга желаний. Однако это чувство не дает полного успокоения жизни души; вместе с ним в нем возникает сознание новой зависимости, новой несвободы от того ино-бытия, в распоряжение которого был[о] отдано содержание личного опыта. В какой бы форме ни было сделано высказывание, было ли это заявление или вопрос, оно неизменно завершается хотя бы и немым вопрошанием о том, как приняла другая душа доверенный ей опыт, что сталось с ним в пределах чужого ино-бытия. Высказывание хочет и требует понимания.

Это требование понимания распространяется на все высказанное, взятое в его целом. Прежде всего, должен быть понят смысл суждения, та мысль, которая выражена в нем; но вместе с тем должна быть воспринята и та душевная среда, в которой возник и вырос сообщаемый опыт. Высказывание ставит перед слушателем проблему понимания, сложность которой обусловлена двойным составом отдаваемого опыта, оба элемента которого требуют для себя внимания и постижения. Решение проблемы понимания составляет основу содержания второго момента общения – выслушивания.

То, что воспринимает слушатель, есть произнесенное сочетание слов. Слова эти имеют определенный смысл, воспринять который и предстоит внемлющему. С одной стороны, уже как таковое, имеет некоторое более или менее определенное идейное содержание, которое может быть узнано и независимо от того, кем и когда оно произнесено. С другой стороны, то обстоятельство, что данное суждение произносится в некотором определенном контексте, что оно вызвано определенными событиями жизни, что оно родилось в опыте данной, а не другой души, – придает его смыслу особый специфический оттенок, который также подлежит раскрытию. Для того чтобы уловить этот оттенок, т. е. для того чтобы адекватно понять сказанное, необходимо учитывать тот конкретно реальный опыт, в котором образовалось суждение, проникнуть в живую стихию души, в то ее движение, которое, создавая суждение, запечатлело на нем отблески своей уже потухшей жизни. Понимание объективного содержания высказывания предполагает, таким образом, до некоторой степени проникновение в субъективную сферу душевных переживаний, ввиду чего оба элемента сообщенного опыта должны быть восприняты не раздельно один от другого, но в их целостном единстве. Если задачей говорящего является объективировать, насколько это возможно, содержание своего опыта, освободить его от примеси личных элементов, не поддающихся адекватному выражению, то другой призывается к тому, чтобы, овладев данным опытом в наиболее доступном идейном его содержании, сберечь уцелевшие в нем кристаллы живых движений души и воссоздать по этим легким признакам живой образ того, кто его пережил. Само собой понятно, что такое творческое понимание предполагает устранение себя в процессе восприятия: душа, которой даруется чужой опыт, должна забыть себя, уйти от себя в иное, оживить его конкретными особенностями, подмеченными в пределах чужой души. Восполняя сказанное через прозрение в то, как и кем оно говорится, выслушивающий не должен спешить превращать чужой опыт в свой опыт, понимать его по-своему, т. е. замещать в нем тускнеющие тени чужого бытия яркими переливами своей непосредственно испытываемой жизни.

Задача понимания не исчерпывается, однако, таким самозабвенным постижением чужого опыта. Высказывание, входящее в состав акта общения, обращается всегда к одной определенной индивидуальной душе, и содержание его также как и способ выражения определяются до известной степени этой предназначенностью его тому, а не другому слушателю; в общении говорящий не просто высказывает нечто, но говорит кому-нибудь, и этот «кто-то» есть определенная, единственная и неповторяемая душа, и говорится ему это нечто так, как не говорилось бы другому. Тот, кто воспринимает специально ему назначенный чужой опыт, не понял бы его надлежащим образом, если бы не уловил в объективном и субъективном его содержании того, что имеет непосредственно отношение к нему, что отдается ему как его достояние. Если для понимания чужого опыта надо забыть себя, то для приятия этого дара необходимо живое ощущение себя самого – чувство и образ своей единичной души. Вот это совмещение самоотрицания и самоутверждения вносит в опыт выслушивания ту напряженную раздвоенность, которая заставляет его испытать дарованный ему чужой опыт, прежде всего, как новое бремя.