Поэтому в психологии и социологии труднее, чем в других науках, осуществлять энергию конфетных исследований, сохраняющую сознательную свободу от направляющего воздействия предвосхищающих пожеланий, хотя сами исследования и предпринимаются ради целей этих пожеланий. Мне непрерывно приходится заставлять умолкнуть свой интерес как воли, чтобы в неограниченной готовности усмотреть действительное таким, каково оно фактически есть. Хотя напряжение противоречия с экзистенциальным интересом, как его собственным движителем, и составляет условие жизни этого исследования, однако подчиненность рождающейся из этого интереса воле означает конец этого исследования, как науки. Понятно, что эти науки не получают какого-либо непрерывного развития в связной исследовательской работе многих индивидов, совершающейся в рядах взаимно соотнесенных шагов. Ибо каждая из этих наук или соединяется, как тотальность, в одной или нескольких личностях индивидуальных исследователей, или же растекается в добывании нескончаемого множества произвольных содержаний.
Отсюда в форме этих наук возникает сродство с философией. То, что делает эти универсальные науки единством, обнаруживает также превозмогающую все тенденцию, вследствие которой они, в качестве эрзаца философии, закостеневают в догматических формулах, становясь некоторым содержанием веры, в которым мыслящий мнит понимать бытие: избавив себя от радикального и конкретного вопрошания, ускользнув от бездны свободы, он идет далее своим путем, предаваясь самообманам, и будучи одинаково суров в своих фанатических требованиях и в своем софистически пристрастном произволе. То, на что направлены эти универсальные науки, - существование, как целое, в меру его доступности для эмпирического познания, - смешивается при этом с тем, что, как самобытие свободы, просветляет себя только для философствования. Хотя в силу своего самобытия я делаю это самобытие как эмпирическое явление объектом изучения в психологии и социологии, но в этом случае я могу забыть о том, что изучаемое мною таким образом уже не остается более тем, что оно подлинно есть. То, что я познаю в психологии и социологии, - это не я сам и не сам другой, и это также не мнимое мною целое (das Ganze, das ich meine), но некоторая партикулярная определенность. Человек больше того, что он показывает о себе, становясь предметом познания.
Единство науки в психологии и социологии, обусловленное направленным на существование в его целом экзистенциальным интересом, - это единство иного рода, чем единство всякой другой частной науки. Эти науки могли конституироваться, как таковые, только если они имели своим предметом некую особую, отдельную от других действительность. Правда, в ряду: материя, жизнь, душа, дух, - душа являлась предметом психологии. Но там, где психология ограниченно изучает только феномены сознания как таковые, чтобы познавать их в отделенности от биологической и духовной действительности, она теряется точно так же, как теряет себя и социология, там, где изучает общественные отношения в их чистой формальности. Только там, где эти науки захватывают в то же время биологическое и духовное, а в конечном счете, и все вообще действительное, они, похоже, получают некоторое значимое познание и тем самым вступают в права своей универсальности. То, что существует особого рода действительность, в которой это универсальное бывает всякий раз насущно реальным, - это добротно держащий грунт, благодаря которому они еще остаются эмпирическими науками. Там, где требуется выяснить их характер как частных наук, там эту действительность выдвигают на первый план и понимают как условие их единства. Однако ее недостаточно для того, чтобы объяснить фактическое занятие этими науками, которое, в конце концов, всегда совершается в силу экзистенциального интереса к качествам, возможностям и неизбежностям человеческого существования в его целокупности (Ganzheit). Удовлетворить этому интересу прежде всего в эмпирических исследованиях, а не прямо в философском просветлении экзистенции, для которого эти исследования предоставляют материал, - таков смысл психологии и социологии, который единственно и делает возможным единство этих наук. Единства в силу единства метода или предмета они не имеют: скорее напротив, эти методы и предметы при каждой возможности встречаются в области этих наук и вступают здесь в борьбу между собою, благодаря которой затем постфактум могут обрести большую ясность и решительность в сфере настоящих частных наук.