Философия права

Прежде всего надо заметить, что приверженцы свободы утверждают не действие без мотивов, а власть субъекта над своими мотивами и свободный между ними выбор, а это нечто совершенно иное. Всякое действие происходит под влиянием известного внутреннего или внешнего побуждения или ввиду достижения известной цели. Даже когда человек хочет показать свой произвол, или, при совершенно равносильных внешних побуждениях, решается просто потому, что нужно решиться, то и тут есть известный мотив для действия. Но вопрос состоит в том, что такое мотив и от чего зависит его сила?

Отрицающие свободу воли прямо приравнивают всякие мотивы к безусловно действующим причинам, утверждая, что, как следствие вытекает из причины по закону необходимости, так и действие необходимо определяется предшествующим ему мотивом. Однако тут нельзя не заметить существенной разницы. Мотивом для действия может быть не только предшествующее ему влечение, но и сознание цели, то есть нечто, реально не существующее, а представляемое только в будущем. Спрашивается: имеет ли идеальное представление будущего такое же значение, как и реальные силы, действующие по закону причинности? Для детерминистов это различие не существует. Они всё огулом проводят под одну рубрику и утверждают, что всегда побеждает сильнейший мотив. Но что такое сильнейший мотив? Отвечают: «Тот, которому человек даёт предпочтение». Но в таком случае это чистая тавтология: это значит, что человек предпочитает то, что он предпочитает. Милль возмущается против такой приписываемой ему бессмыслицы; однако, никакого другого смысла его аргументация не имеет и иметь не может, ибо сила мотивов раскрывается нам исключительно через то, что они направляют волю, а что такое эта сила сама по себе, об этом мы не имеем ни малейшего понятия, ибо ни прямо, ни каким-либо иным путём мы не в состоянии её исследовать. Милль приводит два довода против этого возражения. Первый состоит в том, что сильнейшим мотив признаётся не в отношении к воле, а в отношении к удовольствию и страданию. Но чем измеряется относительная сила ощущаемых или представляемых в будущем удовольствий и страданий? Опять тем, что мы одних предпочитаем другим, т. е. что сильнейшие склоняют волю; следовательно, мы приходим к той же тавтологии. Другой довод Милля состоит в том, что если даже признать, что нет иного мерила, кроме воли, предложение все-таки сохраняет смысл, подобно тому, как мы совершенно осмысленно говорим, что из двух гирь, находящихся на весах, тяжелейшая поднимает другую, хотя под именем тяжелейшей мы разумеем именно ту, которая поднимает другую. Но тут сравнение вовсе даже не идёт к делу, ибо под именем тяжелейшего предмета мы разумеем не только тот, который поднимает другой на весах, но прежде всего тот, который содержит в себе более массы, а потому требует большей силы для сообщения ему движения. Измерить относительную тяжесть мы можем не только весами, но и другими способами, например, тем, что один предмет тонет, когда другой плавает. К этому Милль прибавляет, что, признавая существование сильнейшего мотива, мы тем самым признаём, что и в другой раз, при тех же самых условиях, он будет действовать совершенно так же. Но это совсем другой вопрос, который притом имеет столь же мало смысла, как и первый, ибо условия человеческой жизни никогда не бывают совершенно тождественны, а беспрерывно меняются. Сегодня я ввиду ожидаемого удовольствия еду в театр, а завтра не поеду, потому что не расположен или просто потому, что мне надоело ездить каждый день. Если мерилом силы мотивов должно служить ожидаемое удовольствие, то именно это мерило в высшей степени изменчиво. Оно притупляется повторением, а потому к нему менее всего приложимо это положение.