Философия свободы. Европа

Возможно, третий образ покажется самым наглядным. Представим себе психиатра и его пациента. Человек, осознающий реальность и природу классовой борьбы, определяющей мировоззрение и действия классов, — это психиатр, понимающий и себя и пациента; пациент же не осознает ни самого себя, ни врача. Психиатр не боится смотреть в лицо правде, ибо он ничего не теряет; знания помогают ему делать выбор. Это — сознательный пролетарий (точнее, один из вождей пролетариата), который знает, что его интересы — интересы всего человечества и, преследуя свои цели, он открывает всем людям врата свободы. Он ничего не боится; он знает: все, что ни делается, рано или поздно обратится ему во благо. А его пациент, несчастный больной, — это обреченный капиталистический режим. Он не воспринимает действительности, поскольку зрение у него испорчено исторической ролью, и держится за свой бред, поскольку только видения позволяют ему жить и как-то действовать. Если бы только он увидел правду, он понял бы, что обречен. Значит, бессмысленно спрашивать, что он думает о себе и о других. Он бредит, и его галлюцинации представляют ценность разве что для врача, который по ним определяет болезнь; как описания реальности они, разумеется, непригодны. Однако больной может быть достаточно силен физически, чтобы наброситься на врача и даже убить его; поэтому врач должен его усмирить или даже умертвить, если нужно, чтобы обезопасить здоровых людей. Разговаривать же с ним бесполезно, он слеп и глух к доводам разума. Таковы обреченные классы. Эта концепция Маркса одним ударом сносит все понятия о единстве человечества, о возможности рациональных (или любых других) дискуссий между людьми разных взглядов и убеждений — все понятия, стоявшие в центре западноевропейских традиций, религиозных и светских учений, моральных устоев и научных концепций. Марксистское учение стало новым и страшным оружием, поскольку оно предполагает, что целые классы людей в буквальном смысле подлежат уничтожению. Они приговорены самой историей, приговор этот окончательный, и всякие попытки спасти их — бесполезный и неразумный гуманизм. Разумеется, конкретные люди могут и спастись; скажем, Маркс и Энгельс спаслись, вовремя покинув тонущий корабль, на котором были рождены, ради крепкого судна пролетариата. Они перешли на сторону прогрессивного человечества, и многие другие сделали то же самое. Однако сам класс обречен, спасти его невозможно. И точно так же невозможны массовый переход из одной партии в другую, поскольку судьба классов зависит не от воли людей, а от объективных социальных условий, которые уготовили гибель для одного класса и спасение для другого.

Такое неокальвинистское разделение людей на тех, кто может спастись (и в большинстве своем спасется), и тех, кто не может (и в большинстве своем исчезнет с лица земли), было новым и несколько пугающим. Позже, уже в нашем веке, это разделение на «овец и козлищ» перевели на язык расовых различий, что породило катастрофы, равных которым не было в мировой истории. Тот факт, что рационалист Маркс отнесся бы к такому кошмарному, иррациональному истолкованию своей доктрины резко отрицательно, никогда даже не обсуждался. Идея научно обоснованного разделения людей на добрых, которые смогут спастись, и дурных, которые спастись заведомо не смогут, стала поворотным пунктом истории. Учения, которые прямо указывают на врага и провозглашают против него священную войну, объясняя, что, уничтожив этого врага, мы принесем благо всему человечеству, раньше возникали только среди религиозных фанатиков. Но и там оставалась хотя бы мысль о человеческой солидарности: если нечестивец обратится в истинную веру, его нужно принять в стане верных как брата. Марксизм же отрицает и это, оперируя понятием объективных условий и отрицая возможность убедить кого-то с помощью доводов разума. Ни Маркс, ни Энгельс не говорили этого впрямую, однако их последователи наилучшим образом доказали, что поняли учителей — а именно применили учение на практике. То, что сделанные ими выводы имеют мало общего с идеями людей, собравшихся в Лондоне в 1864 г. под председательством профессора Бисли, левого последователя Конта, никак не умаляет исторической важности этих выводов. Ленин, последовательно исходивший из марксистского учения, не изменял ему ни в малейшей степени. Те же, кто не хотел поступать в соответствии с концепцией классовой ненависти, на самом деле отвергли, сознательно или бессознательно, всю марксистскую доктрину. Прудона, Герцена, Гесса и Лассаля называли глупцами и отступниками именно из-за того, что они отказывались отождествить понятие морали с постоянно изменяющимися нуждами конкретной группы людей.

III