ЭЖЕНИ, бросаясь в объятия госпожи де Сент-Анж. - О, моя хорошая, я обожаю тебя! Поверь, у тебя не будет более прилежной ученицы, чем я. Но мне кажется, что чуть раньше ты рассказывала, что девушке, предающейся разврату, трудно будет утаить это от супруга, которым она должна обзавестись.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Это правда, моя дорогая, но есть тайные средства, помогающие залатать все бреши. Я обещаю ознакомить тебя с ними, и после этого, если ты даже еблась, как Антуанетта, я берусь превратить тебя в такую же целку, какой ты была в день своего рождения.
ЭЖЕНИ. - О моя прекрасная! Продолжай же моё обучение. Расскажи скорее, как должна вести себя женщина в браке.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - При любых обстоятельствах, женщина, моя дорогая, будь она незамужней, замужем или вдовой, не должна иметь иной цели, иного занятия, иного желания, кроме ебли с утра до вечера, ибо только для этого создала её Природа. Но если для исполнения этого предназначения я требую, чтобы женщина растоптала все детские предрассудки, если я предписываю ей полное неподчинение родительским приказам и открытое презрение всех советов, даваемых близкими, согласись, Эжени с моей настоятельной рекомендацией, что из всех пут, которые необходимо разорвать, первыми должны быть путы брака.
В самом деле, Эжени, представь, девушка, едва покинувшая отчий дом или пансион, ни в чём не сведуща, не имеет никакого опыта. И вдруг её обязывают отдаться в руки человека, которого она никогда не видела, её ведут к алтарю, и она должна дать этому мужчине клятву покорности и верности, что является бесчестным поступком, ибо у неё нет ничего в сердце, кроме горячего желания нарушить эту клятву. Эжени, есть ли на свете более жуткая участь? Однако, нравится ей муж или нет, относится ли он к ней с нежностью или с жестокостью, её честь обязывает соблюдать эти клятвы. Если она их нарушит, то она обречена на позор, если она останется им верна, то она обречена на рабство - в любом случае она должна в отчаянии погибнуть. О нет, Эжени, не это цель нашего существования. Эти нелепые законы - дело рук человеческих, и мы вовсе не обязаны им подчиняться. А развод? Может ли он дать нам удовлетворение?
Скорей всего, нет. Можем ли мы быть уверены, что в последних узах мы обретём счастье, которого мы не обрели в прежних?
Посему возместим себе тайно ущерб, нанесённый нам этими абсурдными союзами, будучи в абсолютной уверенности, что до какой бы степени ни доходили наши проказы, они ничуть не возмущают Природу, а лишь воздают ей дань уважения, ибо уступать желаниям, которые она посеяла в нас - значит покоряться её законам, а сопротивляясь желаниям, мы только оскорбляем её.
Адюльтер, который люди считают за преступление, за которое у них поднимается рука наказывать смертью, адюльтер, Эжени, является лишь естественным освобождением от обязательств, отменить которое тираны никогда не смогут. Но разве не ужасно, - говорят наши мужья, - когда мы окружаем любовью и раскрываем объятия детям, которых мы считаем своими, тогда как они являются плодом вашего распутства? Это довод Руссо, пожалуй, единственный довод против адюльтера, кажущийся убедительным. Но разве не чрезвычайно просто предаваться разврату, не опасаясь беременности? А разве не ещё легче прервать её, если уж она случится по нашей собственной неосторожности или недосмотру? Но, поскольку мы ещё вернёмся к этому вопросу, обратим сейчас внимание на суть, и мы увидим, что довод, казавшийся вначале убедительным, тем не менее, весьма иллюзорен.