Философская сказка

Баронесса, как будто последние слова ее расстроили, отвернулась от окна, оставив заглядевшегося на сад аббата, отошла к дивану и села.

— Чистота, невинность, девственность! — вздохнула она. — Нужно в самом деле быть святым человеком вроде вас, чтобы видеть все это в весне. Селестина! Селестина! Где же наконец чай? Ох уж эта Селестина, до чего она стала неповоротливая! И глухая к тому же. Горло можно надорвать, пока ее дозовешься. Иногда мне кажется, что вы путаете святость с наивностью и что пострелята, которых вы учите катехизису, и те смышленей вас, аббат! Сказать по правде, нынешняя молодежь… Даже ваши Чада Марии. Есть там одна… Как бишь ее? Жюльенна… Адриенна… Донасьенна…

— Люсьенна, — едва слышно пробормотал аббат, не оборачиваясь.

— Вот-вот, Люсьенна. Стало быть, вы поняли, о чем я. Такое впечатление, будто вы один не видите, что ее живот уже не помещается даже в платья ее матери и что через считанные недели это ваше Чадо Марии…

Аббат резко отвернулся от окна и шагнул к ней.

— Я вас умоляю! Вы говорите о позоре. Но позор зачастую есть не что иное, как отсутствие любви в глазах, которыми мы смотрим на ближнего. Да, малышка Люсьенна летом станет матерью, и я знаю мужчину, который повинен в этом. Так вот, я решил ничего не замечать. Потому что заметь я — мне пришлось бы выгнать ее, возможно, даже обратиться в жандармерию, в результате пострадал бы не один человек, и она же в первую очередь.

— Простите меня, — проговорила баронесса примирительно, не признавая, однако, себя побежденной. — Боюсь, что в моих глазах всегда было недостаточно любви.

— Так закрывайте глаза! — отрезал аббат с неожиданной для него категоричностью.

Появление Селестины с подносом прервало их беседу. С грехом пополам она расставила на столике чайник, чашки, сахарницу, молочник, кувшин с горячей водой и поспешила удалиться, чувствуя, как раздражает хозяйку ее неловкость.

— Ну что с ней поделаешь! — проговорила баронесса, пожав плечами. Тридцать лет беспорочной службы на одном месте. Но время пришло, пора ей и на покой.

— Как она думает жить дальше? — спросил аббат. — Хотите, я попрошу мать-настоятельницу приюта Святой Екатерины принять ее?

— Может быть, позже. Она уедет к своей дочери. Денежное содержание мы будем ей высылать. Посмотрим, сможет ли она остаться там. Это было бы лучше всего. Но если она не уживется с детьми, тогда мы с вами вернемся к этому разговору. Сейчас меня куда больше беспокоит, кто заступит на ее место.

— У вас есть кто-нибудь на примете?

— Абсолютно никого. Я брала на пробу одну из епархиальной конторы по найму. Эти девицы ничего не умеют, а запросы у них у всех просто безумные. Без-ум-ны-е. И потом, — добавила она, понизив голос, — мне приходится думать о муже.

Аббат, удивленный и несколько встревоженный, склонился к ней.

— О бароне? — переспросил он, понизив голос до шепота.

— Увы, да. Я должна считаться с его слабостями.

Глаза аббата стали совсем круглыми.

— Чтобы выбрать горничную, вам приходится считаться со слабостями барона? Но… о каких слабостях вы говорите?

Нагнувшись поближе, баронесса выдохнула:

— О его слабости к горничным…

Шокированный, но еще пуще изумленный, аббат выпрямился во весь свой небольшой рост.

— Надеюсь, что я вас не понял! — воскликнул он в полный голос.

— Его слабостям нельзя потворствовать! — возмущенно отчеканила баронесса. — Совершенно исключено, чтобы я впустила сюда молодую, красивую девушку. Такое случилось только однажды… дай Бог памяти… четырнадцать лет тому назад. Это был сущий ад! Дом превратился в форменный лупанарий.

— О, черт! — охнул аббат с облегчением.

— Я дала объявление в "Ревей-де-л'Орн". Думаю, на той неделе появятся первые кандидатки. А вот и мой муж.

И действительно, в гостиную буквально ворвался барон. Он был в бриджах для верховой езды и поигрывал хлыстом.

— Здравствуйте, аббат, добрый день, дорогая! — весело воскликнул он. Могу сообщить вам две потрясающие новости. Во-первых, моя кобылка взяла бретонскую насыпь как миленькая. Вот шельма! Целую неделю упрямилась. С завтрашнего дня будем с ней учиться брать параллельные брусья.

— Кончится тем, что вы сломаете себе шею, — предрекла баронесса. — Мне придется возить вас в коляске — этого вы добиваетесь?

— А что же за вторая новость? — поинтересовался аббат, как из соображений вежливости, так и из любопытства.

Барон о ней уже забыл.

— Вторая новость! Ах, да! Весна у порога. В воздухе чувствуется что-то такое. Вы не находите?

— Да-да, что-то пьянящее, — подхватил аббат. — Я как раз обратил внимание баронессы на первые крокусы: смотрите, они уже желтеют на лужайке.

Барон, взяв чашку чаю, устроился в кресле.

— Если б в каждом крокусе было по бубенчику.

Ну и звон стоял бы день и ночь, — пропел он.

Потом лукаво поглядел на жену.

— А вот когда я вошел. Я слышал, как вы произнесли слово "кандидатки". Будет очень нескромно с моей стороны спросить, кандидатки на что?

Баронесса попыталась отпереться, но его было не провести.

— Говорила о кандидатках? Я?

— Да-да-да, скажите-ка, это случайно не о новой горничной вместо Селестины?