Философская теология: дизайнерские фасеты

Более убедительными представляются поэтому не фронтальные, а «периферийные» доводы, как, например, соображение о том, что Шелленберг предлагает считать Бога избыточно требовательным — требующим от людей высшей веры во все времена, тогда как Бог более снисходителен и «принимает нас там, где мы есть»[181]. Ведь если, как на том настаивает Шелленберг, вселюбящий Бог и должен обеспечивать все разумные существа светом, достаточным для Его познания, то ведь далеко не у всех с самой способностью зрения дело обстоит одинаково — и кроты (в том числе человеческие) ведь тоже созданы Богом. Однако и хорошая способность к зрению никак не гарантирует, что обладающие ей будут ходить по солнечной тропе, а не искать пропастей земных. На триумфальную претензию Шелленберга к Богу в связи с тем, что если бы Он существовал, то не оставил бы в неведении о себе некоторые дикие племена, можно ответить вопросом: должен ли Он, дабы некоторые атеисты согласились признать Его любящим отцом, заставлять принимать учение о Себе людоедов, высасывающих мозги своих жертв, или охотников за скальпами и тех, кто питаются личинками, червями и змеями, если Он, допустим, знает, по Своему ведению, что они даже при этом знании от своих обычаев не отстанут, а при «божественном знании» станут еще безответнее? И не так ли обстоит дело и с гораздо более цивилизованными «первертами»?

Не менее проблематичен, однако, и основной пусковой механизм силлогизмов Шелленберга, который он, как мы видели, был вынужден дорабатывать и настойчивость на котором отражает, вопреки заверениям, его неуверенность в нем. Если в его пятичленном силлогизме подчеркивалась честность неверия «искренних неверующих», то в семичленном — «отсутствие сопротивления» их вере в Бога. Однако на чем основывается его сердцеведение? Если на собственном опыте, то он представляется скорее эту уверенность опровергающим. Ведь сам Шелленберг в своем антитеизме руководствовался, и продолжает это делать, несомненными «геополитическими задачами» — вначале занять территорию «старых атеистов» и «новых атеистов», представ перед публикой своего рода открывающим новую эру «Иоахимом Флорским от атеизма», а по ходу дела и основывать еще и новые религии — «скептическую» и «экспериментальную», потеснив и здесь «коперников от теологии», вроде хикеанцев (см. § 2). Я, конечно, не сомневаюсь в том, что теистический Бог ему и «честно не нравится» (как Докинзу, Деннету и другим «атеистическим апокалиптическим всадникам») и допускаю, что он в свое время, может быть, и думал об аргументах в пользу Его существования, но отделить в его сознании искреннее разочарование в этих аргументах от того, что называется мышлением, направляемым желанием (wishful thinking) никак невозможно. Да и его последователь Дранж, как мы убедились, не скрывает в разработке аргумента от неверия желание поразить дротиком даже не теистов как таковых, а именно христиан (см. § 2). А если Шелленберг основывается на чужом опыте отрицательного богопознания, то кто может и здесь диагностировать отсутствие внутреннего сопротивления вере, если не сам теистический Бог, веру в которого он якобы окончательно преодолел? Человеческая личность, к которой постоянно апеллирует Шелленберг — очень сложное и «внутрипереплетенное» существо, в котором мотивации когнитивные очень трудно (если вообще возможно) отделить от интенциональных, а потому и разум человеческий не только направляет сердце, но никак не в меньшей степени, если не в большей, направляется им, а сердце, как должны признавать любые персоналисты — не ровная поверхность, а бездна, и прежде всего бездна мотиваций. И, как правило, именно оно ведет человека к вере или, напротив, от нее, тогда как разум больше выписывает «пропуск» через эти «проходные»[182].