ФИЛОСОФСКИЕ ЧТЕНИЯ

Я вам процитирую восклицание Бодлера, глубоко ощущавшего природу того, что из глубин человеческих рвется и что я обозначил невербальным состоянием очевидностей, называемым мыслью, которое не совпадает ни с чем существующим. Он это осознавал так: «ne jamais sortir du nomber et des etres!» – «никогда не выйти из числа и существ». «Из числа» в том смысле, что в эмпирическом потоке естественной необходимости мы раздроблены и наши акты множественно повторяются, они не собраны в полноте нашего существа в какой-то точке.

Или, как я говорил, именно сейчас мне нужно что-то, и я знаю что, а память моя не срабатывает, я множествен в этом смысле, не собран. Или, например, когда мы так в пространстве разделены, что я оказываюсь в точке, на два метра отделяющей меня от места, где я могу протянуть руку и спасти друга. Я хочу его спасти, но я в точке, где отделен от собственного желания и от собственной способности, – это числовая раздробленность. Как преодолеть ее?

Человеческое существо есть существо, преодолевающее эту числовую раздробленность, во-первых, и, во-вторых, преодолевающее рамки существ. Мы ведь в принципе отделены от других рамками чувствительности, границами; каждый замкнут в своем теле, а тело – это экран наших чувствующих органов, который все содержит внутри себя и который другому недоступен. А что там происходит, за этими рамками? За этими рамками происходит то, о чем я говорил: основной мотив человеческой жизни – ее расширение, восполнение себя своими же частями, родными тебе, находящимися в других.

Мы же любим того, посредством кого восполняем себя и делаем то, чего отдельно, сами, не могли бы. В этом смысле в другом – это мое. Следовательно, я должен преодолеть рамки моего существа, выйти из того существа, которое мне известно как «я» или другому – как «он». Поэтому Бодлер и называет это бедой, что нам «никогда не выйти из числа и существ», из этих замкнутых в себе монад.

Вот этот пафос человеческий, снимающий числовую разделенность, выходящий за рамки пробега человеческой жизни, длительности ее, связанный с постоянным поиском ответа на этот вопрос, очень драматически и совершенно неожиданно встретился мне у Шиллера. Я знал, что Шиллер прекрасный поэт, но не предполагал, что он имеет склонность к метафизической поэзии. Между тем у него есть потрясающая строка, она звучит, по-моему, так: «Und dort ist niemals hier», что можно перевести: «И там – никогда не здесь». Это поэтично и лучше выражает многое из того, что я говорил. Повторяю: «И там – никогда не здесь». То есть нечто от меня самого находится всегда там и никогда не здесь. Вот там, где я имею право на то, чтобы это иметь у себя, это же мое. Но там – никогда не здесь.

И если так человек мыслит, находясь внутри этого пафоса, внутри долготы человеческого существа, то он, конечно, испытывает то, что можно назвать светлой радостью мысли, он видит некоторые тайные пути порядка под бушующим морем идолов крови, почвы и страсти. Идолы крови – это родственность по крови, идолы почвы – это идолы родины. Так как если мы мыслим, то наша родина одна, та, которую Пруст называл неизвестной родиной; тогда мы все граждане неизвестной родины и гости в этой реальной и существующей. И здесь самое главное – это мужество труда, состоящего в том, чтобы оставаться в долготе человеческого существа, в понимании того, что человек не скорое существо, что оно распластано на большие пространства и времена, и распластано помимо границ, которые нас отделяют от других существ.