То есть возник бы мир, который Кант называет миром духовных автоматов. Вот что значит мыслить. Кстати, я должен сказать вам, что этот акт мышления венчает собой тончайший, и глубочайший, и богатейший мыслительный мир, который возникал внутри европейской культуры на волне религиозных войн, реформации, контрреформации, ереси, мистицизма, схоластики, религиозных дискуссий и так далее. Здесь – в этих кантовских словах – как раз и представлен тот «велосипед», который фактически заново для себя русские открывали в XIX веке. В частности, весь Достоевский с его «Великим инквизитором» и его описанием того мира, которым он мучился; его, как выражаются критики, романы идей, где героями являются идеи, которые сталкиваются в фантастических битвах, режут друг друга, кричат, находясь постоянно в состоянии духовной истерики. Все, казалось бы, уже есть, и заслуга Достоевского состояла, повторяю, в том, что он открыл для российской культуры этот «велосипед», хотя приводить в какую-то систему мысли самого Достоевского, который лично проходил путь – и в этом его достоинство, – совершенная нелепость.
Есть в кантовской цитате выражение «живое представление», которое возможно только тогда, когда разум или моральная сила души приобретаются тобой самим в борьбе со склонностями, то есть когда совершается акт мысли, который есть изменение склонения. Лишь тогда тот мир, который возникает, становится миром, состоящим из одушевленных людей, а не автоматов. Правда, тут есть одна хитрая посылка, она звучит невинно, потому что для Канта само собой разумелось: природа человека не меняется. Человек возвышается над собой – это и есть человеческая история, а природа человека не меняется. «
Я мог бы вам даже ввести такую антиномию между классической душой мыслителя и революционером. Классическая душа – способна вынести мысль, что ты должен и можешь быть добрым один, просто в силу свойства самого добра. Революционер же – это человек, который не может вынести такой мысли: ему нужно, чтобы все были хорошими, и тогда имеет смысл быть хорошим. Он не в состоянии вынести, что нужно и можно быть добрым одному. Л это выход из сферы морали, когда вообще нет связки «для того, чтобы…» или «имело бы смысл, чтобы…», то есть в морали нет наград, нет поощрения, нет подкармливания условных рефлексов, как у собачек Павлова. И, хотя возникает мир духовных автоматов, мы – живые существа, жизнь убить невозможно, и где-то это сказывается. То, что это сказывается, хорошо иллюстрируется известным анекдотом о павловских собачках, когда одна говорит другой:
– Ты знаешь, условные рефлексы все-таки существуют.
А вторая спрашивает:
– Почему ты так думаешь?
– А вот смотри, сейчас раздастся звонок – и этот кретин в белом халате принесет нам еду.
Так что у всего этого есть оборотная сторона.