Философские произведения

Здесь мы имеем такой всесторонний и грозный скептицизм, какой никогда еще не потрясал, философий. Без всякого знания о том, что и как оно есть на самом деле, и вообще не зная вовсе, существует ли что‑нибудь на самом деле, мы по свойствам субъективного познания понуждаемся признавать нечто как простое, неизменяемое, за пределами всякого опыта существующее Я и соответственно ему признавать внешние предметы; Самосознание и сознание внешних вещей происходят одновреМенно и нераздельно, то и другое в элементе представлении но силе категорий. Не опровергая здесь оснований этого скептицизма, мы обращаем внимание только на учение Канта о тожестве той сознательной функции, которая будто бы нераздельна с подведением представлений под категории, потому что на ней держится представление о едином, неизменяемом объективном Я и о внешней предметности; без нее ничего подобного не казалось бы нам. В чем состоит эта тожественная с собою функция? В простом и везде одинаковом знании того, что я мыслю (732), когда соединяю представления под категории. Это сознание: я мыслю есть всеобщее, в противоположность с сознанием индивидуальным: я ощущаю, вижу и т. д. В этом сознании: я мыслю представляется Я как отрешенное от чувственности, незыблемое, равное самому себе, строго единое и тожественное с собою. Итак, когда изменчивые представления соединяются не во внутреннем чувстве, но посредством категорий относится к этому объективному единству самосознании (739), к этому я мыслю, то в нем, от него и чрез него они получают форму предметности или объективную годность. В этом изъяснении предметности допущена одна погрешность психологическая, другая — метафизическая. Во–первых, деятельность, посредством которой мы подводим представления под категории, не тожественна с собою, но, напротив, бывает так бесконечно различна, как различны самые категории и как только могут быть различны данные представления; вообще всякая деятельность в природе и в духе есть частная и индивидуально определенная, и как различные виды движения не делаются тожественны от того, что они подходят под общую идею движения, так различные действия мышления не превращаются в одну тожественную деятельность от того, что все они сопровождаются общим сознанием: я мыслю. Во–вторых, это сознание: я мыслю следовало бы в духе платонизма переменить на сознание, что я знаю истину; и такое превращение оправдывалось бы несомненными фактами логики. В самом деле, никогда суждение «Кай смертен» мы не относим к сознанию я мыслю, но всегда к сознанию истины. Истинно, что Кай смертен; истинно, что А не есть В и не–В; истинно, что если А равно половине В, то два А равно целому В, и таково значение всех форм суждения. Итак, тожественная с собою функция, которая одинаково присуща псом случаям подведения представлений под категории, есть сознание истины. Это сознание истины есть общее или общий разум, потому что ему нет никакого дела до эмпирических определений внутреннего чувства: в этом последнем представления даны всегда как события, а не как истина. Но когда мы соединяем эти представления под категории в суждениях, мы относим их к первоначальному и неизменяемому сознанию истины, а не к сознанию Я, как утверждает Кант. В суждении «Земля шарообразна» нет и следов его отношения к Я —· ни к эмпирическому, ни к чистому, но оно находится в необходимом отношении к истине. Весь его смысл исчерпывается тем, что субъективные представления мы превратили в истину посредством категорий субстанции и качества. Таким образом, категории как носители единой, общей и неизменяемой истины разума суть платонические идеи.