Философский камень

— Пустяки! — хвастливо отозвался Виктор. — Я имел удовольствие перелетать и через Апеннины и болтаться над открытым морем. А кстати, вылетаем мы сегодня не очень рано. Не знаете, пан атташе, где придется нам ночевать?

— Пан Сташек, мой вам совет, — сказал атташе, погасив почти постоянную свою улыбку, — с того момента, как мы вступим на территорию аэродрома, не проявляйте никакого любопытства. Русские, тем более военные, очень не любят этого. И не забывайте, что ваш полет — результат неоднократных переговоров между нашим послом паном Фирлингером и самим советским наркомом обороны. Поэтому отдайтесь воле божьей и искусству русских пилотов. Это сочетание вполне надежно. Не спрашивайте до конца пути ни о чем, кроме одного: где можно выпить хорошего пива. А над каким городом вы летите и на каких аэродромах делаете остановки — не имеет значения. Если увидите на летном поле другие машины, поворачивайтесь к ним спиной.

— Я понимаю, — сказал Виктор. — И знаю также, что полет этот мне очень кстати, потому что я выигрываю много времени, но вместе с тем он полезен и президенту Бенешу, чтобы лишний раз проверить, сколь далеко простирается доверие русских к нам.

— Пожалуй, вы недалеки от истины, пан Сташек, — подтвердил атташе, уже привычно улыбаясь. — Мне с вами играть в прятки нечего. Мы коллеги. Прибавлю только, что и русские сейчас стараются проверить лишний раз, сколь далеко простирается наше доверие к ним. Я думаю, они догадываются, а может быть, и точно знают, что президент Бенеш не так давно пообещал германскому послу не заключать дополнительного военного соглашения с Советским Союзом сверх прежнего договора, который находится в такой зависимости от действий Франции, что, собственно, практически не значит ничего. И, как одно из малых звенышек в большой цепи таких проверок, русские охотно предоставляют вам местечко на одном из своих военных самолетов. Но не заблуждайтесь: на его борту не будет опасного или секретного груза.

— Да, русские не очень-то жалуют Гитлера и побаиваются возможной схватки с Германией, — задумчиво проговорил Виктор. — Им заслониться от Германии сильной чехословацкой армией очень выгодно.

— Вы так: истолковываете это? — Атташе даже немного отодвинулся, чтобы лучше разглядеть собеседника. — Простите, значит, мы с вами не во всем единомышленники: я, например, полагаю, что именно нашей, стране в первую очередь важно и просто необходимо заслониться от притязаний Германий, А это возможно с полной гарантией только в том случае, если наша действительно сильная армия будет еще поддержана и огромной военной мощью Советского Союза.

— Ну, военная дипломатия не моя сфера, пан атташе, — сказал торопливо Виктор, чтобы погасить спор. А сам между тем подумал, что и генерал. Грудка, по намекам Густы, должно быть, придерживается точки зрения, высказанной этим атташе, точки зрения, которая не нравится в высших правительственных кругах. А высшие, круги, пока они высшие, всегда располагают большей силой. Быть в оппозиции к правительству — рискованная и неблагодарная роль. — Но так ли страшен гитлеровский черт, пан атташе, как русские его. малюют?

— Если глинковские, и. генлейновские черти, пан Сташек, достаточно страшны и заставляют многих наших честных граждан в ужасе сторониться при встрече с ними на улицах, — совсем сухо заметил атташе, — не думаю, что нашим людям станет веселее, когда на чехословацкой земле появится и самый главный, гитлеровский черт. Считайте меня тоже маляром, пан Сташек. И я думаю, что русские видят этого черта пока лишь издали и потому не обозлили себя достаточно против него, а нас уже опаляет дыхание чертово. Почему же мы благодушны? Нет, не благодушны, хуже — податливы.

— Вы заставляете, думать, пан атташе.

Эта великолепная формула действовала всегда безотказно, когда надо было уклониться от малоприятного разговора. И остальной путь до аэродрома они провели в пустой болтовне.

Прежде чем поднять полосатый шлагбаум, дежурный очень тщательно проверил у всех документы.

— Вас ждут, — сказал он. — Разрешите?

И уселся на переднее сиденье, рядом с шофером.

Атташе многозначительно подмигнул Виктору: «Насчет этого дело у русских поставлено».

Некоторое время машина шла по прямой аллее среди тонких, тихо качающихся на ветру черноверхих березок, а потом круто повернула вправо, повинуясь стрелке указателя. Открылись огромное снежное поле, кирпичные дома, горбатые ангары по краям его и ровный ряд самолетов, от которых Виктор как-то непроизвольно отвел глаза.

Встреча возле одного из таких кирпичных домиков была очень шумной, радостной. Машину обступили люди в военной форме. Приветствуя, брали под козырек, жали руки. Кое-кто, коверкая слова, пробовал обращаться по-чешски, а когда выяснилось, что гости превосходно владеют русским, общее оживление усилилось.

В этом мельтешении одинаковых комбинезонов, кожаных шлемов, тугих ремней и голубых петлиц для Виктора все перемешалось. Он не запомнил ни лиц, ни имен людей, не запомнил даже фамилии человека, который, сказали ему, будет сопровождающим в полете до Иркутска.