Философский камень гомеопатии

В пытливом и глубоко интеллектуальном уме Ньютона многие идеи XVII века оформились в общую картину, отражающую и открытия Галилея, и законы Кеплера, и теологию Беме, и его собственное пристрастие к алхимии. Математическая часть его теории уходила корнями к идеям Ди и достигала апогея в его, Ньютона, превосходном синтезе. Математическая логика сопровождала все его теории — о гравитационном характере взаимоотношений планет и Земли, а также о действии магнитных сил притяжения и отталкивания в условиях гравитации на самой Земле. Эрудиция Ньютона соответствовала его эпохе, а тип мышления — эпохе Возрождения. В научных исследованиях Ньютона отразилась его любовь к античной мудрости, спрятанной в мифе, и его уверенность в том, что он открыл подлинную философию за мифологией.

Анализ деятельности Ньютона, который предлагает история, часто был односторонним и не учитывал скрытые тенденции его времени. Ньютон соединял в себе считающиеся взаимоисключающими духовно-алхимико-религиозный и механистически-научный способы мировосприятия. Переплетаясь, они создали поразительный новаторский синтез, предоставивший большие возможности для научных открытий. Вот что пишет современный автор Christopher Hill в статье «Ньютон и его общество»: «Невозможно относиться к истории науки как к чему-то незатронутому миром, в котором живут ученые, как невозможно писать историю философии, литературы или английской конституции в изоляции от общества, которое породило их».

Даже по отношению к такому, казалось бы, неоспоримому авторитету, как Ньютон, существует различие мнений. Альберт Швейцер называет Ньютона стопроцентным эмпириком в исследовании природы, а его мировоззрение — наивно-христианским.

По репутации Фрэнсиса Бэкона Швейцер тоже прошелся, упомянув даже о сплетнях: «…человек почти нефилософского склада ума и к тому же небеспорочный в жизни. Он был канцлером Иакова I Английского, однако за взяточничество был смещен с этого поста». Истинно, в истории существует большой разброс мнений.

Чтобы дать представление о том, как сам Ньютон видел свою философию, приведу цитату из «Основ», в которой можно увидеть соединение виталистического и механистического в его мировидении: «Я мог бы добавить кое-что относительно того таинственного духа, который пропитывает все крупные тела и действием которого частицы притягитваются на близкое расстояние и склеиваются, если соприкасаются. Электрические тела действуют на более значительном расстоянии, как отталкивая, так и притягивая частицы. Свет излучается, отражается, преломляется, отклоняется и нагревает тела. Если возбуждается чувствительность, то члены живого тела движутся по команде воли, которая представляет собой вибрации этого духа. Вибрация распространяется вдоль волокон нервов по направлению от внешних органов чувств к мозгу и от мозга к мышцам. Эти вещи нельзя объяснить несколькими словами, и у нас нет достаточного количества экспериментов для точного знания законов, которыми этот электрический дух руководствуется».

О себе и своих достижениях Ньютон так писал в другом месте: «Я не знаю, каким я могу казаться миру, но себе я кажусь маленьким мальчиком, играющим на берегу моря, забавляющимся и время от времени находящим более гладкую гальку или более красивую раковину, чем обычно, в то время как океан правды лежит нераскрытым передо мной».

Пути науки и мистики расходятся

На протяжении всего XVII века было изобретено много различных инструментов, и микроскоп был одним из них. Научная медицина стремительно развивалась. Для изучения физической реальности новые технические возможности открывались во всех сферах научной деятельности. У астрономов тоже появилась новая техника для исследования земли и звезд.

Оставались ли у алхимической традиции шансы выжить?

Каким образом великие открытия связаны с традицией виталистической медицины?

Для анализа этих проблем надо уметь видеть не только явные, но и скрытые философские связи и то, каким образом различные области знаний питают друг друга.

Суммируя научные результаты эпохи, Артур Кестлер в книге «Лунатики» так комментирует разрыв между наукой и религией: «Освобожденная от мистического балласта наука могла бы плыть вперед на скорости, захватывающей дух, к завоеванию новых земель за пределами всякой мечты». Но далее Кестлер указывает на потери, которые сопутствовали этому прогрессу: «Каждое продвижение вперед новых физических теорий с их богатым технологическим урожаем было куплено ценой потерь в области разума. Эти интеллектуальные потери, однако, были намного меньше заметны, чем захватывающие достижения механики, и воспринимались с легким сердцем, как проплывающие облака, в ожидании следующих технологических успехов. Серьезность тупика стала очевидной позже для наиболее философски настроенных умов, которые сохранили иммунитет против новой схоластикой теоретической физики».