Философский камень (Книга - 1)

А когда они, тесно сталкиваясь плечами, все же наконец миновали распахнутые ворота поскотины и вступили в тихую, предрассветную улицу села, Тимофей уже твердо знал: с Людмилой он готов пройти и все село из конца в конец, и уехать потом в Москву, и потом неизвестно еще куда... Только с ней, и ни с какой другой девушкой.

Это было первое, совсем неясное чувство. Любовь? Начало любви? Тимофей и сам не знал. Но все равно - это было что-то удивительно светлое, возвышающее самого Тимофея и возвышающее перед ним Людмилу.

Возле дома Голощековых нетерпеливо прохаживался Сворень. Темные окна слепо глядели на улицу. И вся улица тоже казалась слепой и темной. Особенно темной оттого, что ее заливал свет закатной луны, маячившей теперь уже над самым горизонтом.

- Тимка, ну знаешь... - возбужденно заговорил Сворень. - Ничего себе, друг! Ударился сразу...

- Слушай! Это Людмила, - не дав ему закончить, быстро сказал Тимофей. Людмила Рещикова. Та самая... Ты что - не узнал?

- Узнал не узнал, во всяком случае, понял. - Сворень говорил с прежней решительностью. - Ну, да об этом с тобой после... Тут без тебя мне, знаешь, крепко досталось. О-ох, ну и мужички, а главное - баба эта, Варвара! Но добил я их все-таки. До полного совершеннолетия, сказал им, обязаны человека воспитывать. Понял? До восемнадцати. Военным трибуналом припугнуть пришлось. Сразу руки вверх подняли! А уйдем - ох - и будут же они снова икру метать! Получается, девица эта им действительно камень на шее.

- Людмилу мы должны взять с собой, - сказал Тимофей. - Ей здесь не жизнь.

Сворень с минуту молча оглядывал их, не понимая, как мог Тимофей выговорить такую нелепость даже в шутку. Наконец, нисколько не стесняясь присутствия Людмилы, повертел пальцем возле своего виска, спросил медленно, с издевкой:

- Взять с собой? Да? Ты что - совсем спятил или только собираешься?

- Людмилу мы должны взять с собой.

- Та-ак... И в Политуправление заявиться втроем? Два командира Рабоче-Крестьянской Красной Армии и третья - офицерская дочь, "белячка"...

- Она Людмила Рещикова, человек, а не "белячка", - резко сказал Тимофей. - "Белячкой" и без нас сколько лет ее называли. Хватит!

- Так ты, что же, белое в красное решил перекрасить? - с изумлением спросил Сворень. - Может, ты и отца ее произведешь в комиссары Красной Армии, а нашего Васенина Алексея Платоныча сделаешь колчаковским карателем? Быстро она тебя...

Тимофей рванул его за воротник, задыхаясь, подтянул к себе.

- Не тронь!.. Слышишь?.. Не тронь комиссара!.. Не примешивай к разговору!.. А Людмила... Ты подумай сам, что с ней станется, когда мы уедем?

Сворень уперся локтем Тимофею в грудь, вырвался.

- Дурак! - сердито проговорил, поправляя застежку ворота. - Вот дурак! А ты подумал, как с нас будут снимать вот эту форму пролетарской, революционной Красной Армии, если узнают, что мы привезли эту контру с собой? Ты подумал, как станут снимать эту вот форму с нашего комиссара Васенина, если он не сумел воспитать революционное сознание в нас? Кого тебе больше жаль?

- Да ты потише, хотя бы при человеке...

- Мне потише... при человеке? Это при каком-таком человеке? - с усмешкой, зло спросил Сворень.

- Владимир! Ударю! - тихо, с угрозой сказал Тимофей.

Сворень дернул плечами, плюнул.

- Ого-го! Ничего себе! Этого нам еще недоставало...

И носком сапога поддел, далеко отбросив, щепку, лежавшую на дороге.

Тимофей оглянулся, вздохнул с облегчением. Людмилы позади него не было. Улица лежала глухая, тихая - девушка, должно быть, давно зашла в дом.

- Слушай, давай поговорим, - немного остывая, сказал Тимофей. И потянул Свореня за собой. - Давай поговорим. Ты не знаешь всего, что она мне рассказывала.

Проходили они до утра, бродили по улице села и за околицей, по лугу и по берегу Одарги. Но убедить Свореня Тимофей не сумел.

А Сворень его все-таки убедил, что, если сейчас они возьмут от Голощековых "белячку" и привезут с собой в Москву, прежде всего и больше всего пострадает комиссар Васенин.

- Ты поступай как знаешь, а я предать его не могу!

Тимофей горько кривил губы, думал про себя: "Кого же я должен предать?"

- Ладно! Сейчас будь по-твоему. Но из Москвы я напишу Алексею Платонычу. Спрошу его. Пусть комиссар сам нас рассудит, - сказал он в конце разговора.

- И снова дурак! - отрубил Сворень. - Ежа колючего ему в душу впустить хочешь? Чтобы не тебя он жег своими колючками, а комиссара? Хорош!

Тимофей ничего не ответил.

Солнце стояло уже высоко, когда они вернулись в село.

Дома оказалась только бабушка Неонила. Она сказала, что девица ихняя с самого еще вчерашнего утра, как ушла в лес за чагой, не возвращалась домой. Нет, нет, и всю ночь ее дома не было. Удивилась рассказу Тимофея. Поискали вместе и в амбаре, и в огороде, и на заднем дворе. А потом Тимофей один обошел все те места, где они вчера были вместе с Людмилой. И тоже вернулся ни с чем.

Сворень торопил его: если идти через тайгу на Кирей - надо идти. В запасе времени у них немного. Тимофей отмалчивался.