Философский камень (Книга - 1)

Давняя дружба Тимофея и Свореня дала глубокую трещину. Началось это в Худоеланской. А потом, в Москве, пошло все хуже и хуже. Свореню хотелось, чтобы Тимофей, как прежде, признавал его превосходство во всем, и главным образом - в политической точности любых его суждений. Сворень их высказывал всегда безоговорочно, чуть свысока, как бы снисходя к тупому умишку собеседника. А Тимофей уже давно привык к независимости. Постоянные наставнические подсказки Свореня его раздражали. Но он, не оставаясь безответным, умел держать себя в руках. Именно это спокойствие и бесило Свореня. Когда ему удавалось вывести Тимофея из себя, он мог его перекричать: Сворень был горластее.

- Для чего нас в Москву направили? - спрашивал он. - И почему из всей дивизии только тебя и меня? Потому, что Москва есть сердце нашей родины, и военные школы здесь самые наилучшие. А нас с тобой сюда откомандировали как самых образцовых младших командиров. Поэтому наша задача - зубами грызть гранит науки! Так в песне поется.

- Ну, в песне не совсем так поется, - возражал Тимофей. - И потом, что ты имеешь в виду? Что я не занимаюсь зубрежкой? Так военная наука - не таблица умножения! Главное надо знать, и я это знаю. А зубрежку ненавижу, да и времени не хватает.

- А на другое хватает! Какими книгами вся тумбочка у тебя забита? Для какой службы ты готовишь себя: для военной или звезды на небе считать? Разные стишки небось наизусть помнишь, а на политчасе запоролся на "Апрельских тезисах". Даже назвать их все по порядку не смог.

- Я рассказал о содержании тезисов своими словами и, кажется, ничего не напутал.

- Ага! Тебе "кажется"! А седьмой тезис насчет немедленного слияния банков всей страны в один общенациональный банк ты начисто пропустил - это как? Выходит, товарищ Ленин в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года не интересовался финансовым хозяйством страны. А восьмой тезис ты как изложил? Политрук поправлял тебя по первоисточнику!

- Он не поправлял, он просто прочитал. Для полной ясности.

- Значит, ясности как раз у тебя и не было!

- По смыслу получилось то же самое.

- То, да не то! Уж "Апрельские тезисы"-то следовало бы запомнить, как таблицу умножения. Впрочем, уставы Рабоче-Крестьянской Красной Армии тоже точненько знать полагается, а не пересказывать своими словами.

- У тебя, Володя, одни способности, а у меня другие. И память не такая въедливая. А хочется побольше узнать, охватить пошире. Вот я и читаю не только то, что нам задано.

- От такой "широты" как бы тебе не стать вовсе узеньким! - победно хохотал Сворень. - Есть программа обучения, расписание занятий - их и придерживайся. Это вернее.

- Ну, правильно там или неправильно, Володя, а учиться буду я не только по программе. Я хочу знать не одно военное дело.

- А для чего? Думаешь превзойти нашего комиссара Васенина? Напрасный труд - не по твоей это черепной коробочке, да и поумнее Васенина есть люди. Всех их не превзойдешь. Зато по прямой своей обязанности - дураком останешься. Вот так. Ты это, Тимка, запомни!

И отходил гоголем.

Случалось, в разговорах со Своренем Тимофей упоминал имя Людмилы, коря себя за то, что не сумел ей помочь. Тут Сворень всегда был начеку: знал, что в этом случае растравить Тимофея проще всего.

- Не соску сосала эта девчонка, когда отец ее служил Колчаку, - рубил он решительно. - А если даже и соску сосала бы, все равно к порядочным людям ее не приравнять. Царя Николая расстреляли вместе со всей его семьей. И правильно сделали! Так и надо с контрой бороться - под корень! Эту выходили, выкормили мужики. Верх революционного великодушия! Какая еще ей помощь нужна?

Он словно забывал, что когда-то сам выговаривал Голощековым: как это можно человеку "цвет" подбирать. Сворень догадывался - Тимофей неспроста теряет самообладание. И надеялся, что теперь, зная его больное место, он постепенно сумеет вновь подчинить Тимофея своему влиянию.

- Что этой девчонке, пить-есть не давали? - выкрикивал Сворень. Правда, любить ее Голощековы не любили. Так за что же любить? За отцовы "заслуги"?

- Вины ее нет ни перед народом, ни перед революцией, - возражал Тимофей. - Причем же тогда отцовы "заслуги"?

Сворень с подчеркнутой безнадежностью махал рукой и отворачивался:

- Таежный ты, Тимка, лесной!

На этом и затухал разговор до следующей, очередной стычки.

Тимофея больше всего мучила неизвестность. По приезде в Москву он послал Людмиле два письма. Дал свой адрес: главный почтамт, до востребования. Но проходили дни, недели и месяцы, а ответа не было.

- Вот мы спорим с тобой, - говорил он Свореню, - а человека, может быть, уже на свете нет.

- Утопилась? - ёрничал Сворень. - Не бойся! Такие за жизнь хватаются, как осот за землю, - не вырвешь. Увидишь, жива твоя зазноба.

- Ты Людмилу совсем не знаешь, Володя, а я целую ночь с ней разговаривал. Захватит обида - утопится! Из головы она у меня не выходит.

- Конечно! Целую ночь разговаривал да обнимался с ней - вот из головы и не выходит.

- Замолчи!..