Философский камень (Книга - 1)

- Странно. - Тимофей досадливо надвинул шапку на лоб. - Тут Виктор оставался. Выходит, он солдатам сказал. Забрали, с собой увезли.

Запорошенные легкой изморозью, сани тоже были пусты. Тимофей обошел вокруг Буланки, борясь с подступившими к горлу слезами. Вспомнилось все. И ночная стрельба в зимовье, разговор в санях с Виктором, и тяжелый путь через тайгу обратно, и возвращение домой...

Молча надвигая ногами снег, он засыпал голову Буланки, чтобы не видеть его оскаленных зубов и глубоких, пустых глазниц.

Рассвет медленно растекался над лесом. Все окрест теперь казалось одинаково белым: небо, земля, осыпанные серебрящимся куржаком ветви и стволы деревьев с растрескавшейся корой. Только изредка чернели под высокими снеговыми наплывами-шапками полусгнившие пеньки.

- Ну, что ж, бывает и так! - сказал Васенин, окидывая еще раз внимательным взглядом лесную поляну. - Жаль! Не придется мне похвастаться перед начпоармом. Рещиков несомненно обладал кладом редчайших книг и манускриптов. Где этот клад теперь? Лежит под снегом на земле или еще куда-то едет, движется на санных полозьях? Обидно будет только, если попал он в огонь. Сжечь книгу-уникум или рукопись - это все равно что начисто уничтожить живой след в истории человеческой культуры. Пошли, друзья мои, обратно. Своего эшелона дожидаться будем в Худоеланской. И не знаю, кому как, а мне чертовски хочется есть.

- Товарищ комиссар, а я тут прихватил немного, - сказал Сворень. Дозвольте из этих головешек костер разложить. Посидим у огня, пожуем.

- Давай! - сказал Васенин.

Сворень с Мешковым принялись ворочать обгорелые бревна, укладывая их в костер. Тимофей сдирал с ближних елок сухой мох на растопку. Топор с собой они не догадались взять.

- Э! Э! - вдруг закричал Сворень. - Вот тебе на! Тут горелые кости! Скелет человеческий!..

Тимофей круто повернулся на голос. Комок зеленоватого мха вывалился у него из руки. Он подошел к пожарищу.

- Теперь я знаю, - запинаясь, проговорил он. - Солдаты подожгли зимовье, чтобы не хоронить... Там двое... Жена капитана Рещикова и дочь его...

Разметали все головешки. Но на полу зимовья, возле каменного остова печи, лежали кости только одного человека, по-видимому, жены капитана.

- В снег, что ли, девчонку зарыли? - предположил Сворень, отряхивая с себя угольную пыль.

- А может... живая осталась... - сказал Тимофей.

Его трясла мелкая дрожь, совсем как тогда, когда он, скосив глаза, увидел кровавую пену на губах девочки. И еще жег стыд, что он не знает точно, осталась или не осталась в живых Людмила.

- Может и это быть, - медленно проговорил Васенин. - Надо поспрашивать в Худоеланской. Все равно нам туда нужно двигаться. Неужели раненую с собой в далекий путь возьмут? Пошли, товарищи. Не станем греться у такого огня.

И толкнул ногой головешки, разваливая сложенный костер.

10

Они зашли в избу, стоявшую на самом краю села. Стены избы были срублены из некантованных сосновых бревен, пожелтевших от времени, такими же потемневшими были и некрашеные наличники. Зато высокая драничная крыша под резным коньком бросалась в глаза своей новизной. Двор с улицы забран в столбы толстым заплотником, но с боков реденько обнесен жердями. Навесы дряхлые, зато амбар светился желточком. Во всем боролись достаток с нехватками, крестьянская прилежность и заботливость со слабосильностью.

Никаких переборок внутри избы не было - вся открыта взгляду. По стенам две деревянных кровати, горбатый сундук, стол, ничем не накрытый, ближе к двери, на березовых колышках, вбитых в бревна, какая-то одежонка. В дальнем углу на одной из кроватей спал или просто лежал, закрыв глаза, круглобородый старик, облепленный сединой, словно тополевым пухом. Возле печи хлопотала худенькая женщина, закутанная в темный самовязаный платок.

Васенин снял шапку, поздоровался, вслед за ним: "Здравствуй, хозяюшка!" - сказали остальные. Хозяйка молча выпрямилась в напряженном ожидании. Комиссар осведомился, как ее зовут.

- Ну, Настасья, по отцу Петровна, - хмуро ответила женщина, - а всех нас ежели, так Флегонтовскими кличут.

Васенин попросил вскипятить чайку.

Беспокойно поглядывая на винтовку, которую Сворень прислонил к стене поблизости от кухонного стола, Настасья принялась наливать воду в самовар, щепать лучину.

- Свои мы, Настасья Петровна, свои, - поспешил сказать Васенин. - Нас вы не бойтесь. Когда отступали здесь белые, вас не обидели?

- "Обидели"? - переспросила женщина, сдвигая с головы на плечи темный платок. - Кабы просто обидели, так это полбеды. Под ноготь забрали все. Корову, телушку! И курей всех порезали. Из амбара даже муку пшеничную до пылинки повыгребли. А мужика моего на двух конях с собой угнали и по сю пору нету! Убили, может.

- Ну, что вы так уж сразу, "убили". - Васенин растирал застывшие руки. - Вернется... Надо надеяться.

- Дыть... третий день, как сегодня... Нет, клади, четвертый. Тут надежа такая - начисто сердце все выболело!

Васенин переждал, пока женщина справится со своим горем. Спросил потом: