Философский камень. Книга 1

Он сильно качнулся, тяжело перевел дыхание. Тимофей скосил глаза и увидел около стола на скамье лежащую молодую женщину в меховой шубке. Правая рука женщины мертво свисала почти до полу. Женщина тихо стонала. А к ней теперь ластилась, прижималась и горько всхлипывала та же красивенькая, беспомощная девочка.

— Вот… видишь?… — заговорил снова капитан Рещиков. — Тиф… И я тоже совсем уже скоро… Ты пойми… А мы ведь люди… И эти солдаты мои… тоже все люди… Жить хочется каждому… Прошу тебя… Мы ошиблись. Не та дорога… Выведи, парнишка, выведи… — И, перебарывая томящую слабость, вдруг выпрямился, выкрикнул начальственно: — Куцеволов! Опустите свой маузер! Приказываю!..

Он поманил Тимофея к себе поближе. Сник опять.

— Ты выведешь, парнишка?…

— Выведу, — твердо сказал Тимофей.

По-другому он не мог ответить этому капитану. Тоже ведь человек. И эта больная женщина. И эта напуганная девочка.

Куцеволов неохотно вкладывал свой тяжелый маузер в деревянную кобуру. С угрозой, еще большей, чем прежде, сказал:

— Ну, смотри, стервенок! Если вздумаешь разыграть из себя Ивана Сусанина…

Тимофей не знал, кто такой Иван Сусанин, никогда не слышал о нем, но догадался, что мог подумать горбоносый. А Куцеволов, презрительно перекосив рот, через плечо кинул убивающий, полный ненависти взгляд на капитана Рещикова.

— Альтруист паршивый… Чернокнижник! — как самое стыдное ругательство, выговорил он.

Вот это Тимофею было совсем непонятно.

И тогда непонятно.

И после, в середине глухого таежного пути, когда Куцеволов повторил эти слова, заворачивая верховых назад по укатанной санями дороге. Вздыбив коня, поручик издали погрозил Тимофею согнутой в кольцо витой плетью, словно бы говоря: «Знаю, стервец, ведешь неверной дорогой!» А повернувшись к капитану, зло выкрикнул:

— Ну и погибай здесь, в снегах! А я еще поживу!

Ударив коня плетью, он проскакал вперед. Верховые кинулись за ним.

Тимофей проводил его озорным свистом: «Катись!»

Конечно, им, верховым, можно пробиться куда угодно. И к Шиверску, против движения отступающей армии, выйти там на широкий Московский тракт. И проскакать дальше на восток по Братск-Острожному тракту, по обочинам, перегоняя медленно ползущие в один ряд обозы. А куда деваться вот этим, которым без саней ни шагу? Пулеметы, груды винтовок, ящики с патронами, какие-то мешки, узлы, ободранные коровьи и бараньи туши. Двадцать две подводы тянут измученные лошади, идущие неведомо откуда, без хозяев, без доброго глаза, без сытного корма. Свежая подмена — только один Буланка. Как все-таки хорошо, что соседи успели уехать в лес. Забрали бы солдаты и у них лошадей.

На передней подводе, которую едва тащил Буланка, разваливая на стороны глубокий, сыпучий снег, ехала семья Рещиковых. В санях, нагруженных еще и пожитками, было тесно, и Тимофей сидел, пристроившись на самых головках. Вытертая козья безрукавка и надетая поверх домотканая суконная однорядка грели плохо. Тимофей ежился, свободной рукой стягивал потуже воротник, сквозь варежку дышал на пальцы.

Капитан Рещиков лежал, закрыв глаза, ко всему безучастный. Он даже не заметил, как Куцеволов с верховыми повернул назад и как было всполошились солдаты на подводах. «Почему те отделяются?» Временами Рещиков вдруг начинал говорить громко, путано. Потом замолкал.

Людмила, зарывшись в солому поближе к матери, тихо плакала. Тимофей прислушивался к ее жалобным всхлипываниям. Он почему-то все время думал о ней. Хотелось сделать для нее что-то такое, чтобы стало девочке легко, хорошо. Хотелось показать свою силу. Но чем поможешь? Что тут сделаешь?

Сын капитана, Виктор, закутавшись в просторный тулуп, боком привалился к Тимофею. Мальчик часто кашлял, облизывал сохнущие губы. Тимофей посматривал на его узкое лицо с круто выгнутыми по-девичьи бровями. На бледных щеках Виктора мороз зажег лишь небольшие, хотя и яркие пятна.

Мальчишки разговорились. Сначала настороженно и недоверчиво, потом со все большей простотой и откровенностью.

— Папа раньше служил адвокатом, защитником. Он никогда не воевал, рассказывал Виктор о своей жизни в Омске. — Вообще очень любит людей и не хочет, чтобы они воевали. Папа знаком со всеми генералами, даже с самим французским главнокомандующим Жанэном. Вот! Ну, при отходе армии из Омска Колчак и дал папе чин по строевой службе. Это чтобы в пути у него было прав больше и чтобы солдаты лучше слушались и берегли его…

Тянулось длинное промерзшее моховое болото, изброженное лисами и дикими козами. По сторонам топорщился кряжистый черный соснячок. С серого неба сыпалась мелкая изморозь.

В мягких сугробах сани плыли, словно лодки.