Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Хотя укорененность постисторизма-2 в социальной истории достаточно явна, объяснить его распространение только внешними предпосылками нельзя. Он был также этапом в саморазвитии "символического порядка", на котором этот порядок пришел в негодность, отменил сам себя, распался, оставив за собой, по выражению Н. Больца, одни "руины"[30]. Как хорошо известно, по идее Ж. Бодрийара, "символический порядок" способен иметь место лишь постольку, поскольку человек игнорирует такую очевидность, как смерть (Jean Baudrillard, "L'Оchange symbolique et la mort", Paris, 1976). Тот же автор, снимая задним числом вину с культурной революции раннего постмодернизма, писал в позднейшем сочинении, что преступления, направленные против символического царства воображения, бесследны, неуличаемы ("Le crime parfait", Paris, 1995)[31]. В историографии критика "символического порядка" породила большое число исследований, для которых релевантными действиями в прошлом оказывались те, что были симулированными, обманывающими в своей знаковости. Постмодернизм 1960-1970-х гг. составил historia rerum gestarum simulacrum. Ограничусь одним примером из многих возможных здесь. В ставшей классической статье (1961) о следствиях по делам ведьм в Модене в конце XV — начале XVI в. К. Гинзбург постарался доказать, что признания одной из женщин, заподозренных в колдовстве, были получены инквизитором в результате такой постановки вопросов, которая провоцировала нужные ему ответы[32].

Историк не в состоянии решить, предавалась ли подсудимая и впрямь черной магии. У него нет доступа к жизненному факту. Речь идет не о том, прав ли Гинзбург в своем разборе судебных протоколов или нет, но о том, какой исторический материал притянул к себе его внимание. Интересуясь микроисторией, Гинзбург был в своих методологических требованиях гораздо более осторожен и прагматичен, нежели постмодернисты, склонные к макроисторическим обобщениям. И тем не менее, делая привилегированным изучение прошлого по косвенным показаниям и сравнивая поэтому историка с первобытным охотником, уголовным следователем и врачом, Гинзбург (1979)[33]пускался в такую метафоризацию индукции, которая подразумевала, что история есть жертва-добыча, преступление и болезнь. Как бы постмодернисты ни деконструировали насквозь фальшивый, в их трактовке, "символический порядок", они и сами, производя тексты, были зажаты его рамками.

5. Ars historica — аргумент против историографии

Обострив постисторизм, поколение шестидесятников в Западной Европе и США довело до крайности и былые половинчатые сомнения в возможности дискурса, имеющего дело с историей, правдоподобно воссоздавать таковую. Одним из пионеров историографического скепсиса-2 был А. Данто (Arthur С. Danto, "Analytical Philosophy of History", Cambridge, 1965). Он провел границу между "субстанциалистской" и "аналитической" философиями истории. Первая из них не выдерживает испытания логикой, т. к. обращается к целому истории, данной на деле в качестве "фрагмента". Задача второй, разрабатывавшейся Данто, заключается, как следует из его труда, в том, чтобы предупреждать историков о многочисленных ловушках, в которые заманивают их чрезвычайно своеобразные по своему пропозициональному содержанию высказывания о прошлом. Самую серьезную опасность, которая поджидает историка, Данто свернул к формуле: "History tells stories". Историк вынужден преподносить изучаемые им события в форме имеющих начало и конец, а это значит, что он нарративизирует их. Выдавая материал за объятый in toto, конкретные исследования истории воспроизводят в малом масштабе ошибку "субстанциалистского" философствования о ней. Они предпринимаются из будущего, упуская из виду открытость в него прошлого. Отсюда: всякое изложение исторических фактов существенно неполно. Данто пошел дальше Коллингвуда, выдвинув абсолютный критерий (невозможность рассказывать сразу и о минувшем, и о грядущем), сообразно которому исторический дискурс обречен нести в себе несовершенную информацию[34].