Более подробный обзор демагогических хитростей, на которые пускается псевдо-смысл в своем конфликте со смыслом, отнял бы немало места, но вряд ли добавил бы что-то к освещению проблемы по существу. Касательно же существа надобно за-метить, что смысл и сам с e бя компрометирует, помимо тех нападок, которым он под-верга-ется извне. Такое автопародирование приводит смысл к абсурду. Не значения узу-рпиру-ют тогда функцию смысла, а, напротив, смысл расписывается в бессилии сочле-нять значения в логических цепях, в умозаключениях. Нонсенс демонстрирует нам, что взятые им темы на каждом шаге поступательного семантического движения не состав-ля-ют до-статочных оснований для переходов к ремам, к последующим сигнификатив-ным еди-ни-цам: « c пит пунцовая соломка / на спине сверкает +три“ / полк английский еру-сланс-кий / шепчет важное ура» (Александр Введенский). На заре московско-тар-тус-кой се-ми-о-тики О. Г. и И . Г. Ревзины выявили в литературе абсурда несоблюдение раз-но-го рода пра-вил, которыми имплицитно руководствуется в норме отправитель сообще-ния, что-бы быть понятым адресатом.[7]
С какой бы стороны ни подходить к нонсенсу как к рас-ст-ройству выводов из поднятых в текстах тем или как к нарушению коммуни-ка-тивных ожи-даний, он предстает в виде темпорального кризиса, подразумевающего , что на-сто-я-щее дефицитарно , что оно не в состоянии быть плацдармом для времени, ко-то-рому пред-стоит наступить. Если псевдосмысл абсолютизирует современность, то нон-сенс от-ри-цает, обесценивает ее. Согласно известному тезису Мартина Эсслина , ли-те-ратура, пред-принимающая reductio ad absurdum , знаменует собой потерю веры в ино-бы-тие, уз-ре-вает метафизичесую пустоту.[8]Драматургия Бекетта и многие прочие тексты вто-рого аван-гарда (в том числе философские) бесспорно подтверждают это положение. Но, во-об-ще говоря, абсу рд спл ошь и рядом источается и религиозным, метафизическим ми-ро-ви-дением, предупреждающим о тщете профанной жизни ( Vanitas vanitatum et om-nia va-ni-tas ). Чтобы дать нонсенсу универсальное определение, не ограниченное лишь од-ной ( поз-днеаван-гардистской ) эпохой его бытования, нужно принять в расчет, что он вы-во-ра-чивает наизнанку сверхсмысл , в котором история отыскивает свой исход с точки зрения и обмирщенного и религиозного сознания.[9]Смысл, окарикатуривающий себя, ставя-щий под сомнение свою транзитивную мощь, свою способность сцеплять време-на, за-мыкает логоисторию , не придавая ей той счастливой концовки, которую обещает сверхсмысл . Негативный двойник сверхсмысла , нонсенс — инструмент для самокритики ду-ховной истории на каждом этапе ее протекания, служащий чаще всего маркером, ко-то-рый метит затухание отдельных периодов, исчерпанность их трансформационного ре-зерва и предвещает дисконтинуальный прорыв в пока еще небывалое. Чем импе-ра-тив-нее сверхсмысл , тем актуальнее абсурдистская реакция на него, как то показывает жиз-нестойкость политического анекдота в условиях тоталитаризма, безуспешно пре-сле-довавшего этот жанр народной словесности.Абсурд сразу фрустрационен и оптимистичен. Эта амбивалентность абсурда, зачер-ки-вающего данное, ломающего его перспективированность и все же прогрессирую-ще-го на событийной оси, не безнадежного, являет собой неистощимый источник комизма. Смех деиденти-фи-цирует свою жертву здесь и сейчас, однако не обесправливает ее на бу-дущее. Празд-ни-чное веселье означает конец определенного времени (сезонного в ар-ха-ическом ритуале, трудового в исторически продвинутом обществе), но не конец вре-мен. Поскольку я затрагиваю про-б-лему карнавала, мне придется (при всей нелюбви к по-в-торам) привести длинную выдержку из того, что я уже писал о нем: «Феноме-ноло-ги-чески в высшей степени меткое рассмотрение карнавала у М. М. Бах-тина никоим об-ра-зом нельзя считать справедливым там, где оно эксплицирует смысл карнавала. Менее все-го можно признать карнавал празд-ником регенерации, рож-да-ющего тела, бессмер-тия плоти, умноженной коллективом. Карнавал отрицает какую бы то ни было возмож-ность порождения, генерирует негенерируемое . Похотливые ста-ру-хи и сластолюбивые ста-рики непроизводительны. Беременная смерть может разре-шить-ся от бремени только мер-твым. Мужчины в женских масках и женщины — в муж-с-ких теряют собственные по-ло-вые признаки, не приобретая противоположных. Переме-ще-ние телесного низа на ме-сто телесного верха лишает человека способно-сти к мысли-тель-ному порождению. Об-рат-ная передвижка кастрирует. Животные маски возвра-ща-ют в докультурное состо-я-ние. Карнавальная апология глупости ставит под сомнение пло-дотворность сознания. Не-умеренность, которой участники карнавала предаются в по-треблении (алкоголя и пи-щи), прямо противоположна производительности. Фикси-ро-ван-ность карнавала на ана-ль-ных и оральных извержениях низводит творчество до пе-ре-варивания пищи и истор-же-ния переваренного из тела. Как и любой иной праздник, кар-навал вершится на гра-ни-це между уже-отданностью и еще-невозвращенностью бы-тия…».[10]