Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Я защитил кандидатскую диссертацию 16 февраля 1967 г. Эдик отстрелялся чуть раньше. После его защиты мы пьянствовали у него дома — вместе с Димой Шарыпкиным и Женей Вагиным. Пропуская одну за другой, я слегка повздорил с Женей: он считал, что после падения тоталитаризма Грузии не следует давать волю, я же придерживался противоположного мнения. (В том, что он завершится, я был тогда уверен более, чем сейчас.) 16 февраля пушкинодомцы поразили меня своими глазами, смотрящими куда-то мимо меня, когда я, припарадившись, явился на защиту. "П…ц, завалят", — решил я. К моему изумлению, диспут, посвященный моей диссертации, прошел скучнейшим образом благополучно. После того как он состоялся, мне было сообщено до того щадившими меня коллегами, что вчера арестовали Женю, ученого секретаря группы по изданию Полного собрания сочинений Достоевского. Вместе с ним, главным идеологом ВСХСОНа (Всероссийского социал-христианского союза), были взяты под стражу многие другие — в основном гуманитарии. Было отчего побледнеть покровительствовавшему Жене Георгию Михайловичу Фридлендеру, чей не попадающий в меня взгляд был первым, который я ощутил, взойдя на ступеньки Пушкинского Дома. Может статься, что КГБ не тронул меня, будучи осведомленным о моих разногласиях с Женей по грузинскому вопросу. Идея империи была мне, право же, глубоко чужда. Скандинависта Диму Шарыпкина вызвали на допрос тут же после прокатившихся по Ленинграду арестов — как ближайшего друга Жени. Он пришел к следователю в чудовищном похмелье, каковое у него было каждодневным правилом. Решив развязать немой по утрам Димин язык, полковник КГБ услужливо сбегал в тошниловку Большого Дома за пивом. Это было непоправимой ошибкой следствия. Выпив бутылочку "Жигулевского", Дима поплыл, понес околесицу и позднее к выяснению обстоятельств, вызвавших противоправительственный заговор, не привлекался.

Женя писал в своих воспоминаниях: "Уже в процессе формирования первоначального ядра будущей организации только мне лично пришлось иметь дело с несколькими десятками лиц — самого разного возраста и социального положения, которые идеологически и духовно эволюционировали в "нашем" направлении, которым были близки наши идеи, но которые по разным причинам отклонили приглашение вступить в нелегальную организацию. Некоторые из них были признаны нами потенциальным "резервом" на будущее. Дело в том, что предполагалось — помимо строго законспирированного "ядра" — создать широкое легальное движение, участники которого открыто стремились бы к преобразованиям в стране в направлении христианской реконструкции общества" (Евг. Вагин, "Бердяевский соблазн". — "Наш современник", 1992, № 4, 173–174). К Эдику эти слова имеют самое прямое отношение. Как вовлеченного в разговоры о "теократическом государстве", его, что называется, "профилактировали", то есть многократно допрашивали, но не посадили на скамью подсудимых, ограничившись внушением, еще использовавшимся генерал-майором Шумиловым для подавления инакомыслия в Ленинграде, хотя хрущевские времена и миновали. Как и Женя, Эдик увлекался "всеединством" Вл. Соловьева и Тейяра де Шардена, но захват и устройство власти, соответствующей сему идеалу, о чем прежде всего толковала программа ВСХСОНа, сиявшая, как и значительная часть шестидесятничества, отраженным блеском тоталитаризма, его вовсе не интересовали.

Эдик не рассказывал мне в деталях о том, как протекало "профилактирование". Но уже тогда, когда он в ответ на мои домогания о ходе этой процедуры только ожесточенно морщился и отмахивался рукой, я понял, что от травмы, нанесенной ему в Большом Доме, он никогда в жизни не сможет избавиться. Полагаю, что Эдика смертельно поранило то, что государство похитило у него и апроприировало — без какого бы то ни было на то основания — свойственную лучшим из нас способность к прощению. Через стол от Эдика сидела на допросах безобразная карикатура на него. Наверняка Эдику было бы легче отправиться в концлагерь лет на восемь, как это пришлось испытать Жене, чем быть извиненным чиновниками по долгу ихней службы, приобретшей на короткий срок как бы человеческое лицо.