Философский словарь

Невыразимым мог бы быть, например, Бог. Тем не менее мистики только и делают, что говорят о нем, и часто очень неплохо. То же самое, только другими словами, говорят философы и теологи. Может быть, их дискурс остается неадекватным объекту, который во всех отношениях его превосходит? Может быть. Но то же самое относится и к универсуму, и ко всему, что в нем находится. Попробуйте дать адекватное выражение булыжника. Главное в вашем рассказе будет упущено, потому что главное – это различие между булыжником и тем, что о нем говорится, точнее говоря, чем булыжник на самом деле и является. Значит ли это, что булыжник невыразим? Ясное дело, что нет, потому что вы можете вновь и вновь упорно рассказывать о нем. Просто булыжник – даже выраженный в речи и подробно описанный, это нечто иное, чем ваша речь. Я называю это не невыразимостью, а молчанием. В чем разница между тем и другим? Молчание может быть выражено, и это, кстати сказать, чаще всего имеет место в наших высказываниях. Несмотря на усилия болтунов и софистов, метаязык остается исключительным явлением, и чаще всего мы, к счастью, говорим не о языке, а о других вещах. Возьмем, к примеру, такие строки поэта Ангелуса Силезиуса (170): «Почему цветет роза? Потому что цветет. Ей нет дела до наших вопросов, восхищения роза не ждет». Эти стихи говорят о чем-то, что само не говорит – но не потому, что роза невыразима, а потому что она молчит – ведь разговаривать она не умеет. Господство тишины – это детское царство.

Прав Гегель, сказавший об этом: «То, что называется неизреченным, есть не что иное, как неистинное, неразумное, только мнимое» («Феноменология духа», Чувственная достоверность или «эго» и мнение, 3). Но не потому, что истинное является дискурсом, а потому что всякая истина может быть высказана. При этом она по-прежнему остается молчаливой: если реальность не есть дискурс, как же дискурс, даже истинный, может содержать всю реальность целиком и растворить ее в себе? Всякая истина может быть высказана, но ни один дискурс не является истиной. То, о чем мы можем говорить, само молчит. Детское царство – господство тишины.

Негодяй (Salaud)

Общее название плохих, точнее, дурных людей. Негодяй творит зло не ради зла, а из корысти, трусости или ради удовольствия, то есть движимый эгоизмом. Он причиняет зло другим, стремясь к собственному благу. Значит, негодяй это просто эгоист? Не совсем так, ибо в этом случае мы все заслуживали бы звания негодяев. Негодяй – это эгоист без тормозов, не ведающий угрызений совести, снисхождения и сострадания. Само это слово достаточно грубое, но оно отражает сущность явления, а потому вполне оправдано.

Сартр называет негодяем «толстяка», преисполненного бытием, принимающего себя всерьез, верящего в себя, забывшего о случайности собственного существования, о своей ответственности перед чем бы то ни было, о собственном небытии. Это человек, притворяющийся, что он не свободен (Сартр говорит о недобросовестности), человек, который творит зло, когда видит в том пользу для себя, человек, убежденный в своей невиновности. Если ему и случается ощутить чувство вины, он всегда найдет тысячу смягчающих обстоятельств, которые позволят ему оправдаться перед собой.

Так кто же такой негодяй? Это сознательный эгоист. И он всегда убежден, что негодяй – это кто-то другой, только не он. Он позволяет себе самое дурное во имя чего-то лучшего для себя, и он тем больше негодяй, чем охотнее оправдывает себя и отказывается признать собственное «негодяйство». С какой стати он станет ставить перед собой барьеры? Ради чего будет раскаиваться? Негодяй – всегда сознательный и недобросовестный эгоист.

Недоброжелательность (Malveillance)

Пожелание зла другому – либо из чистого зла, если мы на него способны, либо из ненависти или корысти (эгоизма), что выглядит более вероятно. Проявлять недоброжелательность значит желать зла, пусть и не ради самого зла, но сознавая, что хочешь именно зла. Никто не бывает злым по собственной воле, так же как никто не бывает недоброжелательным помимо воли.

Недоверчивость (D'efiance)

Проявление благоразумия в отношениях с другими людьми; доля сомнения, предшествующая поступкам и не позволяющая целиком и полностью довериться тому, кого мы не знаем.