Философское

…И всеми чувствами. Возвращение человека к самому себе в нынешнюю эпоху «ничто между ничто и ничто» осуществимо именно при условии культивирования всех тех форм восприятия мира, реакции на него и утверждения в нем, которые из века в век планомерно изничтожались рационализмом и пожирались обожествленным тельцом рассудка. Его могущество следует применять сегодня именно в деле разработки и внедрения организованной и разветвленной системы, культивирующих пафос, утверждающих единство мысли человека со всеми его чувствами. Весь опыт разума, все достижения рационалистической традиции должны при этом контролировать вращение этой новоорганизованной системы «синтетических» «аполлоново-дионисических» институтов вокруг древней оси незыблемых этических норм, ибо ведь полное «возвращение» к этим нормам и составляет в известной мере реинтеграцию человека. Торжество пафосного отношения к бытию, нащупываемого в синтезе всех разнообразнейших форм сознания, — только оно способно превратить нынешнего HOMO APATHETICUS в НОМО SУМРАТНЕТICUS, или HOMO SAPIENS в HOMO AESTHETICUS, если под эстетическим понимать именно то, что следует: «нынешний акт разума, охватывающий все идеи, есть акт эстетический» (Гегель).

Вряд ли в свете всего сказанного стоит уточнять, что говоря о синтезе форм сознания, под понятием «сознание» следует иметь в виду именно всю едино-единственную представленность человеческой психики как она есть, т. е., так сказать, и «не-сознание», которое порождало и может порождать не менее величественные и устойчивые формы культуры, нежели рассудок. В свете названного ранее метапринципа должно быть также ясно, что синтез форм сознания подразумевает дальнейшее единение, максимальное взаимовхождение принципиально неразделимых начал — сознания и реальности, духовного и материального. Учрежденная ищущим удобств рассудком вековечная, но парадоксальная и губительная традиция условного различения этих несуществующих врозь начал выразилась, как известно, в уродливом расчленении единого мироздания на два сектора. Это расчленение, универсума произошло, разумеется, только в человеческой голове, но изначальная условность мышления не могла на предстать безусловностью реалии в нашем настойчиво гомоцентрировавшемся мире, где «все вещи служат человеку». За всю свою историю в качестве HOMO SAPIENS человек скрупулезно и неустанно переделывал мир в свете своих рассудочных условностей, обретших реальный эффект безусловностей, в свете принципа «дух и жизнь», «сознание и реальность». Этот принцип на долгом пути своего действования привел к порождению особой, самостоятельно функционирующей культурной системы, противоречащей естественному положению вещей, но тем не менее настолько утвердившейся в действительности, что сама система обрела даже парадоксальную способность обусловливать собой эту действительность. Слово породило вещь. Однако подразумеваемый нами синтез зиждется прежде всего на единении искусственно разобщенных и лишь условно существующих врозь начал — сознания и реальности, слова и вещи, духовного и материального. Эта тенденция к единению обнаруживается сегодня в разнообразнейших и даже в самых наглядных процессах современности.

В нарастании этой тенденции нынешнее общество может черпать необходимый ему для выживания оптимизм, и именно в этой тенденции оно вправе усматривать силу, способную противостоять той порче, которую возвестил собой всеразобщающий «империализм разума». «Мышление, — воскликнул как-то тот же Поль Валери, — это значит потерять нить!» Сегодня общество нащупывает потерянную нить, и ее назначение — слить воедино рассеченные части некогда в прошлом и некогда в будущем единого мира. И сущность этой нити — пафосное отношение к действительности; творчество — это «высшее мышление», а «высшее мышление» — это значит найти нить.

Не об этом ли, не о том ли, что человек учится обретать это «высшее мышление», учится «возвращать» его себе свидетельствует тот простой факт, что он все чаще преодолевает нормы разобщающего — и в этой мере — низменного рассудка. Этот рассудок, например, складирует и любовно высушивает порох, и элементарная. схематическая логика драмы (т. е. организованного рассудком и выставленного на обозрение мира), как писал еще Чехов, требует от висящего на сцене в первом действии ружья выпалить по ходу сюжета. Но вот навязываемому рассудком требованию выпалить человечеству как будто бы удается противопоставить давнее, священное, «недоказуемое» и «необоснованное» логикой требование «Не убий!», требование «высшего мышления».[184]