Философы из Хуайнани (Хуайнаньцзы)

Поэтому тот, кто постиг дао, возвращается к прозрачной чистоте[84], кто проник в суть вещей, уходит в недеяние. В покое пестует свою природу, в безмолвии определяет место разуму — и так входит в Небесные врата[85]. То, что называю небесным, — это беспримесная чистота, безыскусственная простота, изначально прямое и белоснежно-белое, то, что никогда ни с чем не смешивалось. То же, что называется человеческим, — это заблуждение и пустые ухищрения ума, изворотливость и ложь, которыми пользуемся, чтобы следовать своему поколению, общаться с пошлым миром. То, что у буйвола раздвоенные копыта и на голове рога, а кони покрыты гладкой шерстью и имеют цельные копыта, — это небесное. Опутать рот коню удилами, продырявить нос буйволу — это человеческое. Тот, кто следует небесному, странствует вместе с дао, кто идет за человеческим, вступает в общение с пошлым миром. Потому с колодезной рыбешкой нельзя толковать о великом, так как она ограничена пространством; с летними насекомыми нельзя толковать о холодах, так как они ограничены временем; с изворотливым ученым нельзя толковать о совершенном дао, так как он связан ходячим мнением, на нем путы учения Поэтому мудрец не волнует небесного человеческим; не беспокоит свое природное чувство страстями. Не строит планов, а свершает, не говорит, а убеждает; не рассчитывает, а получает; не действует, а свершает. Частицы цзин[86] проникают в обиталище души и вместе с Творящим изменения создают[87] человека.

Хороший пловец тонет, хороший наездник падает с коня — каждый своей приверженностью чему-то ввергает себя в беду. Вот почему тот, кто привержен деяниям, всегда страдает; тот, кто борется за выгоду, непременно разорится.

Некогда сила Гунгуна была такова, что от его удара в гору Щербатую земля покосилась на юго-восток; он боролся за владычество с Гао Синем[88], а в результате погиб в пучине, род его прервался, прекратились жертвы предкам. Наследник юэского вана[89] бежал в горы, но юэсцы выкурили его из пещеры, и он вынужден был подчиниться. С этой точки зрения достижение чего-либо зависит от благовременья, не от соперничества; порядок зависит от дао, не от мудрости. Земля находится внизу и не стремится ввысь, поэтому покойна и не тревожится; вода течет вниз, никого не опережая, поэтому течет быстро, не замедляя течения.

Когда-то Шунь пахал на горе Ли[90]. На следующий год земледельцы стали бороться за тощие земли, уступая друг другу жирные; Шунь удил рыбу у самого берега, а на следующий год рыбаки стали бороться за мелководье, уступая друг другу глубины и заливы. В те времена уста не произносили речей, рука не делала указующих жестов. Хранили сокровенное благо в сердце, а изменения текли, словно исполненные духом[91]. Если бы Шунь не обладал волей, то какие бы прелестные речи ни произносил и сколько бы по дворам ни говорил, не изменил бы этим ни одного человека. То дао, которое нельзя выразить [словами][92], велико и могущественно! Поэтому смогли справиться с саньмяо, привлечь ко двору племя Крылатых, склонить на свою сторону государство Нагих, собрать дань с сушэней[93], не рассылая приказов, не распространяя повелений. Изменяли обычаи, меняли привычки — и все это велением лишь сердца. Законы, установления, наказания, штрафы — разве могли бы достичь этого?

Вот почему мудрец пестует свой корень и не занимается украшением верхушки[94], хранит свой разум и сдерживает ухищрения своего ума. Безмолвный, пребывает в недеянии, но ко всему причастен; невозмутимый, не управляет, а все содержит в порядке. То, что называю «недеянием», означает не опережать хода вещей; то, что называю «ко всему причастен», — это следовать ходу вещей; то, что называю «неуправлением», — не изменять естественности, то, что называю «все содержит в порядке», — соблюдать взаимное соответствие вещей. Тьма вещей имеет нечто, ее породившее, но только [сама вещь] знает, как сохранить свой корень; сотни дел имеют некий общий источник, но только каждое из них знает, как сохранить свой ход. Поэтому конец не имеет конца, предел не имеет предела.

Постигать вещи, не ослепляясь ими[95], откликаться на звуки, не оглушаясь ими, — это значит понять небо.

Вот почему тот, кто обрел дао, слаб волей, но силен делами Сердце его пусто и откликается должному[96]. Те, кого называю «слабыми волей, сильными делами», мягки как пух и тихо покойны, прячутся за робостью, скрываются за неспособностью. Спокойно бездумны, действуют, не упуская момента, вместе с тьмой вещей вращаются, свершая кругооборот. Не запевают первыми — воспринимают и откликаются. Вот почему благородные берут имена подлых, а высокое неизбежно берет за основание низкое[97]. Опираются на малое, чтобы объять большое; помещаются внутри, чтобы управлять наружным, действуют мягко, а на деле — твердо, с помощью слабого оказываются сильными. Подчиняясь потоку превращений, постигают искусство Одного[98] и с помощью немногого управляют многим.