Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи

Ничего особенного. Американцы последовали за своими европейскими учителями и применяли к американской экономике заведомо не подходящие ей шаблоны. Поражающая воображение схватка за богатство описывалась как процесс"расчетливого накопления", откровенное мошенничество оказывалось"предприимчивостью", а окружавшая капиталистов безумная роскошь — всего лишь бесцветным"потреблением". Мир был отмыт до неузнаваемости. Читатель знаменитого"Распределения богатства" Джона Бейтса Кларка мог бы подумать, что никаких миллионеров в Америке и в помине нет, а"Экономика" Фрэнка Уильяма Тауссига совершенно не подготавливала к встрече с заведомо несправедливым фондовым рынком. Заглянувший в статьи профессора Лафлина[191] на страницах"Атлантик мансли" мог бы узнать, что в основе крупнейших состояний лежат"самопожертвование, упорство и мастерство", и каждый человек имеет право"наслаждаться плодами своих усилий, не делясь с остальными". По всей видимости, это означало, что законы можно было продавать и покупать так же, как бриллианты.

Одним словом, официальной экономике недоставало объективности и восприимчивости к переменам. Словно не замечая богатства и неумеренности, которые и составляли самую суть Америки того времени, она рисовала свою собственную модель общества. Ей не хватало как живости линий, так и красок. Дело было не в отсутствии мужества, честности или интеллектуальной состоятельности, а в том, что Мальтус однажды определил как"подспудное предубеждение, овладевающее нами в таящих для нас интерес ситуациях". Американские экономисты были слишком вовлечены в вызывавшие неподдельный энтузиазм события, чтобы отстраниться от предмета своего изучения и окинуть его критическим взором.

Остро назревала необходимость в оценке незаинтересованного чужака — кого-то наподобие Токвиля или Брайса[192], кто мог бы смотреть на пейзаж под тем углом, что доступен лишь постороннему. И такой человек нашелся в лице Торстейна Бунде Веблена — американца по рождению, человека ниоткуда по своей природе.

Торстейн Веблен был крайне странным типом[193]. На вид его можно было принять за типичного норвежского фермера. Вот фотография: жидкие, прямые волосы разделены на пробор и спадают по обе стороны низкого, покатого лба. Небольшая голова делает Веблена похожим на гнома из детских сказок. Тупой нос и внимательные, живые глаза сельского жителя. Рот еле видно за неряшливыми усами, а подбородок покрыт неопрятной бородой. Его плотному костюму не помешала бы утюжка, а к жилету прикреплена внушительных размеров английская булавка, не дающая потеряться часам. Чего на фотографии не увидеть, так это еще двух таких же булавок, поддерживающих его носки; пожалуй, она не дает и четкого представления о долговязой фигуре и величавой, бесшумной походке, которая обычно отличает охотников.

За странной внешностью скрывалась еще более необычная личность. Да, обладатель таких глаз просто-таки должен быть дотошным исследователем, да и откровенно простоватый вид настраивает на определенную примитивность в обхождении с важными вопросами. Во внешности Веблена не была отражена лишь самая важная черта его существования — полная отчужденность от общества.

Как правило, подобная отстраненность свойственна нездоровым людям, и по сегодняшним меркам Веблен был чистой воды невротиком. Он изолировался от окружающего мира целиком, не оставляя ни малейшей щелочки. Он шел по жизни так, словно принадлежал другому миру, а происшествия, казавшиеся его современникам тривиальными, считал странными, причудливыми и любопытными — именно такими видятся антропологам представители примитивных племен. Другие экономисты, включая Адама Смита и Карла Маркса, не только не бежали от своего общества, но были с ним одной плоти; одни благоговели перед окружающим миром, другие задыхались от негодования. К Торстейну Веблену это не относится. Люди вокруг него общались, бурлили энергией, стремились к новым вершинам — Веблен же оставался в стороне, словно эта жизнь сбивала его с толку, отталкивала, не вызывая при этом никакого интереса. Для нее он был посторонним.

И конечно, будучи посторонним, он не принимал условий внешнего мира — но и не отвергал их бесповоротно. Мир казался Веблену холодным, сковывал его, и он поступал так, как делает миссионер, столкнувшись с племенем дикарей. О признании этих людей своими не могло быть и речи, и целостность характера сохранялась лишь ценой ужасающего одиночества. Многие превозносили его, а кто-то даже любил, но близких друзей у него не было. Он никого не называл по имени и по-настоящему не полюбил ни одну женщину.