Философы с большой дороги

Жослин обо всем договорилась – и мы отправились в Иэер. Перед тем как выйти из дома, я облачился в рясу священника (еще один из многочисленных нарядов, приобретенных Юбером в целях маскировки; я совершил непростительную ошибку, позволив ему снять с меня мерку). Не то чтобы я чувствовал потребность в камуфляже, просто, встав с постели, я обнаружил, что вся остальная моя одежка просится в стирку. Жослин объявила, что зукетто весьма мне к лицу. «Глядя на тебя, хочется исповедаться: у тебя такой всепонимающий вид...»

Мадам медиум встретила нас широкой улыбкой (прикидывая мысленно, сколько запросить за свои труды; Жослин пообещала двойную оплату). Мадам была слегка подшофе и весьма в теле (медиумам это вообще свойственно – можно подумать, что склонность к оккультизму напрямую связана с ожирением), а стены ее приемной украшали полки, уставленные бесчисленными бутылочками с ликерами – из тех, что подают в самолетах: в них-то и пить нечего, так, понюхать только. Этих бутылочек были сотни. Они рядком стояли на полочках, сделанных явно на заказ; в глазах мадам они воплощали все культурное разноцветье этого лучшего из миров.

Неужто коллекционирование емкостей со спиртным абсурдней, чем погоня за первопечатными изданиями греческих классиков? Да, да, да – и еще раз да!

Мы изложили, что нас сюда привело, – сформулировали, так сказать, запрос: Жерар.

– Я ожидаю вестей.

Мадам Лесеркл взяла мою руку в свои, замерла. Потом забормотала, как в трансе:

– Вы хотите вступить в контакт с вашим другом. Но я ничего не вижу. Я вижу маленькое пушистое животное; деньги... Странного человека... Он где-то далеко...

– Он что-нибудь говорит?

_ Что-то про туристов. Ему не нравятся туристы. Вы его знаете?

Если Жерар и отирался подле Великой Завесы, выжидая момент, чтобы как-то намекнуть мне, что же творится с той стороны, он упустил единственный шанс. Мадам Лесеркл несколько минут беседовала с Жослин – речь все больше шла об особенностях медиумического восприятия. Ничего, что могло бы восстановить мою подмоченную репутацию философа, я от нее не услышал. Мне вспомнился Уилбур – то, как он любил повторять: «Я могу предсказать будущее любому, если только его интересует суть, а не второстепенные детали: могу точно сказать, что он будет либо жив, либо мертв».

– Можете ли вы установить связь с духом умершего по заказу?

– Ну... Обычно я этого не делаю... Но можно попробовать.

Звезда, явившаяся из...

Я размышлял, кого бы мне выбрать. Греки? Если мне кто-то и симпатичен, то именно они. Честно говоря, я не в обиде на наш век, но нынешняя конъюнктура, при которой я – в заднице, меня несколько смущает. Будь к моим услугам машина времени, я бы отправился в прошлое – на Ионийское побережье, год так в 585-й до н.э.: погреться на солнышке, повеселиться, попить египетского пивка – греки называли его «зитум», потрепаться с коллегами и выяснить наконец-то, у кого они-то стянули свои идеи. Фелерстоун как-то брякнул: «Ты идеальный кандидат для засылки в прошлое: владеешь языком эпохи, а главное, подобное вторжение останется без всяких последствий – изменить ход истории тебе не грозит. Сидел бы в своей Греции и посылал нам сообщения – под видом росписей на красно-фигурных вазах».

Но коли отправиться назад не в моих силах, было бы неплохо затащить эту братию сюда. Поговорить бы с Фалесом... Почему бы не прильнуть к истоку? Но я ведь назвал его именем крысака, а уж если Фалес смог проучить целый город, то рассчитаться со мной за крысака ему и вовсе не составит труда. Другой кандидат – конечно, Платон, но мне почему-то вовсе не хотелось его призывать; кто только ему не докучает – полагаю, его телефон в небесной канцелярии звонит не переставая. И если даже он доступен для публики, я вовсе не жаждал обломаться – а ничего иного подобная встреча мне не сулила, как-никак на свой счет я не очень-то заблуждаюсь.