Филумана

Сумка с оставшимися коробками конфет валялась у моих ног, в пыльной комнатушке архива раздраженная девица в нелепом брючном костюмчике в рыжую клетку ковырялась в разлохмаченных грязно-коричневых папках, которые она брезгливо вытаскивала то с одного, то с другого деревянного стеллажа, а я с некоторым даже отстраненным интересом ощущала, что проваливаюсь в бездну еще более глубокую, чем финансовая. Потому что ни среди офицерского состава, ни даже среди матросов нет и никогда не было человека, чье ФИО совпадало бы с отцовским.

А был ли он вообще? Вот какая страшная мысль поразила меня.

Обессилев, я присела на грязную ступеньку архивной стремянки, ничуть не беспокоясь за сохранность своей единственной парадно-выходной юбки, и задалась вопросом: кем был человек на фотографиях, хранимых в семейном альбоме?

К концу поисков, когда девица высокомерно продемонстрировала мне содержимое последней папки, проект ответа на этот вопрос уже имелся.

Я вежливо (насколько могла в тот тяжелый момент) поблагодарила девицу – та от удивления даже приоткрыла рот, видимо, ожидала от меня очередной истерики, а вовсе не благодарности, – не забыла подобрать с пола сумку и вышла, аккуратно прикрыв дверь.

Ответ в общих чертах виделся такой: под неким кустом произошло некое действо, в результате которого через положенные девять месяцев появилась я собственной персоной. Тот подлец, как и положено подлецу, смылся гораздо раньше. Вероятнее всего, еще за девять месяцев до моего рождения, сразу после вышеуказанного действа.

Мама, как и всякий библиотечный работник, прочла много книг и знала, что рано или поздно дети задаются вопросом: «А где же мой папочка?» – поэтому решила легализовать приплод хотя бы в его собственных глазах. Для этого был приглашен некий субъект мужского пола, который попозировал перед объективом фотоаппарата и отправился дальше по своим делам. Скорее всего, дела эти не имели отношения к нашему городу, и субъект отправился достаточно далеко, чтобы быть объявленным для меня умершим без опасности разоблачения. Почему был выбран образ капитана дальнего плавания – это не важно. Важно, что я была дурой, поверившей костюмированному представлению.

В настоящее время – злобной дурой. Мужики от меня так и шарахались, несмотря на приятный солнечный денек и располагающий к неге шум прибрежной волны.

Я вынеслась на набережную, сама того не заметив. Не здесь ли снимались исторические кадры с офицером в мундире?

Чтоб как-то унять колотящее меня бешенство, я достала одну из неврученных коробок, остервенело сорвала целлофановую обертку.

Коробка распахнулась как по волшебству, и коричневые кадушечки конфет посыпались на асфальт. Веселый голос довольного собой самца игриво произнес за моей спиной:

– Девушка, угости конфеткой!

Он не имел возможности полюбоваться выражением моего лица, поэтому, когда я развернулась в его сторону и смерила свирепым взглядом с головы до ног, улыбочка на его миловидном личике увяла сама собой и молодой самец предпринял попытку ретироваться.

– Вы – капитан? – бесцеремонно поинтересовалась я, продолжая разглядывать его мундир.

– Прапорщик, – почему-то виноватым голосом ответил самец, пытаясь обойти меня с фланга.

– Почему прапорщик? Это сухопутное звание! – рявкнула я.

Бедняга от неожиданности моего заявления втянул голову в плечи и даже стал ниже ростом, но я не дала ему опомниться.

– А где капитан? – требовательно спросила я, и бледный прапор, пораженный командными интонациями моего голоса, завертел головой, выискивая среди окружающих капитана. Видимо, решил, что сумасшедших не стоит расстраивать, а надо им потакать.

– Вот идет капитан второго ранга! – с облегчением воскликнул он. – Вы не его ищете?

Я глянула через улицу, туда, куда он тыкал пальцем.

– А почему он не в белом мундире со стоячим воротничком?

Вопрос был поставлен с максимальной жесткостью, и прапор, собравшийся уже убегать, снова втянул голову в плечи так резко, что чуть фуражка не свалилась.

– Не знаю, – растерянно забормотал он. – А разве им положен белый мундир?

И вдруг просветленно воскликнул:

– Нет такой формы одежды «со стоячим воротничком»! До свидания, девушка!

И унесся, затравленно оглядываясь.

А я еще долго смотрела вслед неизвестному мне капитану, горько сетуя, что и тут любящая мамочка меня обманула.

* * *

Вынимая из маминой сумки свежий батон и с аппетитом откусывая горбушку, я невнятно попросила:

– Мама, расскажи про папу.

Она выложила на стол пакет с картошкой, пучочек петрушки, пригорюнилась и начала:

– Папа был капитаном на большом корабле, я один раз зашла туда с ним, все матросы выстроились, отдали мне честь…

– Правду, пожалуйста, – прошамкала я. Пристально поглядела в мамины широко открывшиеся глаза, проглотила разжеванный мякиш и негромко добавила: – Если, конечно, сможешь.

– Э-э… Я, доченька… – залопотала она, будучи не в силах с ходу перестроиться.

Тогда я вздохнула и выдала ей свою версию событий, включая появление фотографий.

Мама сжала губы и беззвучно заплакала.

– Значит, это так все и было? – почти равнодушно поинтересовалась я, откусывая край батона.