Финикс. Трасса смерти

Я подъехал к своей квартире на Холленд-парк, понимая, что в девять все равно придется вставать, чтобы насытить счетчик на стоянке новой горстью двадцатипенсовых монет, хотя, впрочем, к черту все это, пусть отбуксируют этот «аламобиль» куда угодно. Сьюзен как-нибудь это переживет. Поэтому я поднялся на пятый этаж, дважды повернул ключ и прошел в квартиру мимо груды почты, в основном предупреждений и уведомлений, и мигающего автоответчика. Вошел в спальню, сбросил одеяло, снял туфли, и тут зазвонил телефон.

Я дал ему вволю назвониться и заснул раньше, чем включился автоответчик.

Глава 19

Солнце нагрело мою кровать и разбудило меня, объявив, что уже полдень. Я перевернулся на другой бок, взял трубку и позвонил Сьюзен.

— Где тебя черти носят? — был вопрос. — Я с ума сошла, беспокоясь за тебя. У тебя было полно времени, чтобы доехать до меня! Или ты хочешь заставить меня вновь повторять, как ты мне нужен? Чем ты там занимаешься?

— Как поживаешь, Сьюзен?

— О Боже, ты еще спрашиваешь? Форрест, где ты? Почему не здесь? Полиция все утро не дает проходу.

— Они не спрашивали о тебе и Алистере, о ваших отношениях, о том, что вы были любовниками?

— Это не их дело! И не твое тоже! В конце концов, какое это имеет значение?

— Ты мне никогда не говорила об этом.

— Естественно, не говорила. Я никому не говорила. Я хотела сохранить свою семью… Слушай, хватит об этом. Мне очень плохо, и ты мне нужен здесь. Почему ты не приехал?

— Как говорят, нажми на кнопку — и Форрест тут как тут. Сьюзен, ты там не одна. Есть Джереми Бэкингем, Джим Бартон и целая команда из сорока человек, которые готовятся к отъезду во Францию. У тебя еще дети, целых двое.

— Команда уехала несколько часов назад.

— Через полчаса я улетаю в Париж. В шесть часов у меня встреча с Панагяном, а потом я отправлюсь в Магни-Кур.

— Нельзя ли все это отложить? А если улетишь самолетом из Лутона? Тебе же не надо было в Магни-Кур сегодня вечером. Никого там сегодня не будет.

Бывают моменты, когда я думаю, что провел всю жизнь, убегая от обязанностей.

— У тебя все будет прекрасно, Сьюзен. Сейчас тебе никто не нужен. Ты приедешь во Францию на «Гран-при»?

— Нет, я остаюсь здесь вместе с Джошем и Сью Второй. Сейчас я никого видеть не могу. — Последовала долгая пауза. — Удачи тебе, Форрест, — сказала она. — Ты мне-позвонишь?

— Обязательно. Сьюзен, ты не знаешь, наши друзья из «Фелпс» Лорель и Харди прошлой ночью были в мастерской?

— Не знаю. Могли быть. Спроси их, когда в четверг увидишь. — Последовала еще одна пауза, и я услышал ее всхлипывания. — Извини меня, — сказала она и положила трубку.

Все оказалось легче, чем я предполагал. И много труднее. Я сбежал от нее тогда, когда ей нужен добрый друг. Она манипулировала мной, как марионеткой. А сейчас ей очень больно. Она солгала мне. Истина лежала где-то посредине между этой ложью и болью. Истина была в том, что мне надо быть в Париже в шесть, и это было таким же подходящим оправданием, как и любое другое, чтобы выбраться из трясины, оглядеться и решить, хочет ли Дон Кихот в своих заржавевших доспехах вновь погрузиться в нее. И увязнуть. Все, что я действительно хотел, так это взять в руки руль и вести машину. Возможно, раньше — до спонсоров, телевидения и всеобъемлющего маркетинга — это было так же просто, как появиться на трассе, рискуя сломать собственную шею, а если повезет, получить шанс рисковать ею вновь. Сейчас же нужно было помнить о том, что я живу двойной жизнью. Хотя и не по своей вине. Но забывать об этом я не имел права. Я принял душ, оделся для деловой встречи с всемирно известным парфюмером (светло-синяя шелковая куртка, белая тенниска и широкие джинсы), собрал вещи и позвонил Мерри.

— Форрест, — сказала она, — я рада, что ты позвонил.

— Как ты там?

— Неизмеримо лучше. Много, много. Мне полагается принимать литий, и я, по-моему, пропустила одну таблетку, но это не важно, следующую все равно принимать через… сейчас вспомню… через два часа.

Я знал, что такое литий. Его предписывают для ослабления маниакальных депрессией, чтобы уберечь больных от душевных стрессов. Мне однажды пришлось уложить своего друга в больницу, потому что он перестал принимать это лекарство. Его жена позвонила, и я подъехал к ним. Было такое впечатление, что по дому пронесся ураган. Он сбросил с полок все книги, пробил стену между столовой и кухней, и как только ему приходила в голову какая-то мысль, она сразу же становилась навязчивой идеей, и он тут же стремился ее реализовать. В голосе Мерри звучали те же интонации, что и у него: торопливость, взбудораженность, но речь ее была более ясная и понятная, что объясняется ранней стадией заболевания.