Финишная прямая

Яхту MR 27 в 1990 году сменила «Pia». Это 36-метровый корабль, на котором уже вполне можно передвигаться, даже с семьей и гостями. Очень мало людей могут себе представить, что делает такой практичной или приятной жизнь в порту, стесненную другими кораблями, да еще и для парня родом с гор. Мне это трудно объяснить, и, возможно, наиболее полезно будет обратиться к записям Херберта Фелькера, который посетил нас весной 1996 года в Сан-Тропе.

Тот, кто представляет себе «Pia» как довольно большой корабль, который в цветных брошюрах называют яхтой класса «люкс», тот почти прав. Он действительно безукоризнен. Даже машинное отделение полно воздуха, света и убрано, как боксы команды Williams. В нем живут два 12-цилиндровых мотора, каждый объемом 47 литров. Капитан — француз и знает семь морей, бортинженер выглядит как молодой Ив Монтан, поэтому тоже француз. Матроса зовут Фабио, повар и няня — из Австрии, за сервис отвечает Дженнифер, которая, таким образом, может быть родом только из Англии, так же, как и Колин, пилот Citation III, который базируется на расположенном вблизи аэродроме Ла Молль.

Порт Сан-Тропе вмещает несколько сотен судов. Только около двадцати самых больших (от 30 до 45 метров) из них проводятся лоцманами во внутреннюю часть порта, чтобы пришвартоваться непосредственно на набережной Габриэль Пери. Это так же, как бросить якорь на деревенской площади. От заднего ограждения «Pia» до магазина мороженого Barbarac — восемь метров, до кафе de Paris — пятьдесят метров. Можно осилить.

Вечером Герхард всегда ходит на осмотр кораблей, надо же знать, кто твои соседи.

Мне пришло в голову: «Да тут одни земляки», поскольку «Pia» ходила под флагом Каймановых островов и зарегистрирована в Джорджтауне, как и добрая половина судов на набережной.

— Как это — ощущать себя джорджтаунцем?

Бергер, — Я никогда там не был.

— И тебе туда не хочется?

— Нет.

— Почему нет?

— Нет, и все.

— Как ты себе представляешь Джорджтаун?

— Не знаю.

— Тебе, однако, надо иметь какое-то представление о своей родине.

— Можешь ты меня оставить в покое с Джорджтауном?

— Мммм.

Так мы слоняемся теплыми вечерами по набережной и говорим умные вещи. Около трех тысяч приятных людей тоже слоняются по набережной и говорят примерно такое:

— Смотри, он из Джорджтауна.

— Мммм.

— А где, собственно, находится Джорджтаун, папочка?

— Оставь меня в покое.

— Почему?

— Потому что я так говорю.

— Купишь еще мороженого?

Если мы не говорим что-то умное об автоспорте или Джорджтауне, то обсуждаем, возможно, ныряльщиков.

Каждый раз, когда мы возвращаемся с прогулки на яхте, что, кстати, очень захватывающе, капитан по радио вызывает «plongeur», ныряльщика.

Зачем нам ныряльщик?

Потому что (относительно) большие суда стоят так тесно (что и придает набережной такую своеобразную атмосферу рыночной площади), что якорные цепи часто запутываются и даже ослабляют друг друга. Так что нужна «линия земли», непосредственное присоединение к стене набережной, а его может устроить только ныряльщик.

Я хочу видеть ныряльщика за работой, по крайней мере, при входе в воду. Я его никогда не вижу, так что жалуюсь на это собственнику судна.

— Его не видит никто, — говорит Герхард.

— Почему нет?

— Он связан по радио с руководством порта и погружается всегда там, где нужен.

— А если он не нужен?

— Тогда он ждет в бюро.

— Значит, я могу видеть его при всплытии.

— У него бюро под водой.

— У-у-у-у…

Клевое дело — швартовка. В небольшой бухте порта корабль разворачивается кормой и с точностью до сантиметра подается на свободное место. Прогуливающиеся по набережной люди толпятся перед этим местом и наблюдают. А поскольку все такое по-деревенски маленькое, корабль кажется непропорционально большим, командный мостик находится на высоте второго этажа, и перспектива более захватывающа, чем на Queen Mary перед Саутгемптоном. Только рядом слева, на яхте Lade Jersey, никто на нас не косится, они всегда играют в триктрак и пьют розовое вино, а старик там никогда не снимает свой твидовый пиджак, даже в 30-градусную жару.

Постепенно я понимаю, что нравится Герхарду в этом порту. Для того, кто воспринимает корабль как жилище, швартовка на деревенской площади — логическое достоинство. В середине июля толпы народа станут настолько подавляющими, что корабль и все на борту и без того покинут бухту, но до тех пор деревенский шарм вполне ощутим. Рано утром наш чемпион совершает двухчасовую пробежку в виноградниках, ранним вечером идет в тренажерный зал на другой конец деревни. Он называется «Salle de Musculation»,[21] что тоже хорошо, и там, рядом с Герхардом, растягиваются и потягиваются двухметровые атлеты, сплошь телохранители для «богатых и знаменитых». Эта прогулка по деревне неизбежно ведет к Cafe des Arts,[22] маленький эспрессо… и к игрокам в биллиард, которых абсолютно не трогает чужая глазеющая толпа.