Финист – ясный сокол

Тогда я и другие мужчины, вернувшиеся в деревню, кинули жребий и зарезали одну из овец общего стада – это была овца моего соседа, он потом умер от лихорадки, и трепать здесь его имя незачем, скажу лишь, что мы наелись сами, накормили всех стариков, всех выживших собак и кошек, а потом погнали общее стадо прочь.

И когда я стал выгонять со двора своих лошадей и овец – дед Бий сказал, что передумал оставаться, и пойдёт за мной, и поможет.

И его одноглазый пёс поковылял следом.

Дед умер уже за перевалом, на восемнадцатый день пути: утром я его толкнул, а он не пошевелился.

Одноглазый пёс пережил деда на пять лет, и ещё оставил после себя потомство.

Когда кончилась зима, когда люди оплакали мёртвых и обосновались на новых землях, – старшины собрали всех одиноких мужчин, всех бобылей и вдовцов, и принудили их выбрать себе невест и жениться, во имя исполнения родового долга.

Народ наш поредел, и, чтобы совсем не погибнуть, требовались срочные меры. Так и я выбрал себе жену, хорошую девушку, именем Млава, из рода орла, сироту, потерявшую во время исхода обоих родителей; она теперь здесь; она родила мне сына и дочь. Жена моложе меня на четырнадцать лет, но стала мне хорошим, надёжным другом, и наши дети получились сильными и красивыми.

Я не знаю, куда исчез змей. Надеюсь, он улетел. Ещё больше надеюсь, что проклятая гадина издохла, обожравшись человечиной, или просто сама по себе, по воле богов: ведь они стирают змеев род с лица земли.

Так всё кончилось.

Наш народ быстро вошёл в силу на новом месте: а верней сказать – на старом месте, на землях наших древних отцов.

Здесь много теплей, чем в зелёной долине, и земля жирней, и урожаи больше. И мы, вроде бы, обустроены, и даже, наверное, счастливы; дети родятся, девки смеются, скотина нагуливает жир. Один хороший год сменяет другой.

И только я, единственный из всех вас, не могу найти покоя, и не способен заснуть без двух ковшей крепкой браги.

Я давно не вяжу брони, ни кожаные, ни костяные: руки дрожат.

И вот я решил, что дальше так нельзя; что начато, то следует закончить.

Из тех, кто участвовал в умерщвлении Горына, в живых остался я один.

Есть ещё девка Марья, – но я с тех пор её не видел и ничего о ней не слышал.

Надеюсь, она цела. Я бы хотел, чтобы у неё всё получилось.

В конце концов, все эти наши муки и мытарства, и уход с родной земли, и тысяча погибших – съеденных, сожжённых, замёрзших от холода, – всё это случилось ради того, чтоб она, эта девка, обрела своего любимого.

* * *

Малой Потык приходил ко мне во сне, много раз, и всегда весёлый, довольный, как будто там, в другом мире, ему всё время наливают сладкого пива и дают зажевать жареной бараниной.

Он смеётся и говорит, что на нас нет никакой вины.

Все эти мои речи – про то, что нас надо понять, и что мы не могли поступить иначе, и что всё случилось ради пятнадцатилетней девушки – это на самом деле не мои речи, а его, Потыка.

Ещё он всё время повторяет, что волхвы врут, что богов на самом деле меньше, чем люди думают. Но сколько именно – никто не знает. Может быть, трое или четверо.

Он говорит, что согласен со мной: нет никакого Коловрата. И мир вращается не по кругу, а движется сложным, извилистым путём, подчиняясь таким законам, понять которые человек не умеет.

Ещё раз повторю: мне очень жаль этого мальчишку, – столько лет прошло, а я не могу его забыть.

Мы никогда не говорим про змея, но много говорим про город птиц, про Марью, про её жениха; Потыку важно увериться, что девка добилась своего и счастлива.

Если бы видели, как он замахивался топором, когда рубил змееву голову! Как горели его глаза! Как ходила ходуном его грудь!

Поверьте: попытайся я его остановить, он бы отсёк башку и мне тоже.

И последнее.

Меня много раз спрашивали: если ты, Иван Ремень, видел птицечеловеков и разговаривал с ними, если ты знаешь, где их город, – почему ты не обратился к ним с просьбой убить змея? Ведь они очень сильны, и они могли бы прикончить гадину, если бы захотели. На это я обычно отвечаю, что пытался, но получил отказ. На самом деле даже и не пытался. Именно потому что видел их и с ними говорил.

Они всегда сами по себе; они не вмешиваются в людские дела. И скажу так: если бы я был птицечеловеком, я бы тоже не вмешивался.

Если сильный народ станет помогать слабому – от такой помощи слабый народ не станет сильней.

Сила только тогда идёт впрок, когда мы не получаем её в подарок, а обретаем сами.

И наш народ, покинув долину, потеряв многих, претерпев муки, испытав горе и отчаяние, –  на самом деле стал сильней; посмотрите друг на друга, и вы это поймёте.

Итак, я собрал этот суд по собственной воле.

Сегодня – годовщина. Восемь лет с тех пор, как убит Горын и родился его потомок, летающий змей-людоед.

Это привело ко многим смертям и бедам.

Это привело к гибели старого мира и к рождению мира нового.

Восемь лет я полагал, что вина за случившееся лежит на мне.

Восемь лет меня мучила совесть – хотя, повторяю, никто и никогда ни единым словом или даже взглядом меня не упрекнул. Ни родня, ни соседи, ни князья, ни друзья, ни старшины.