Финист – ясный сокол

Его длинный, лёгкий обоюдоострый меч отливал синевой; от одного взмаха такого меча я мог бы распасться надвое.

Какое-то время мы смотрели друга на друга; потом он вдруг мирным движением поставил клинок к стене и протянул мне руку.

Поколебавшись, я пожал её.

– Марья мне всё про тебя рассказала, – произнёс Финист. – Ничего не бойся. Тебя не тронут. Ребята в охране все за меня.

Я кивнул и сказал:

– Не дай её в обиду.

– Марью? – спросил Финист и улыбнулся. – Это невозможно. Она мне жена.

– А прежняя жена? – спросил я.

– Не было прежней жены, – сухо и уверенно ответил Финист. – Это всё была ошибка. Меня ранили, рассудок помутился. Меня склонили к женитьбе обманом. Я никогда не любил эту девушку. Она продала меня на второй день нашей совместной жизни. Сам подумай, зачем мне такая жена?

– Да, – сказал я. – Тут и думать нечего. Это не жена. Ей нельзя доверять.

Финист кивнул.

– Вот, – сказал он. – Ты меня понимаешь.

– Понимаю, – сказал я. И повторил: – Всё равно. Не дай им убить её.

– Никогда, – ответил Финист. – Я люблю её.

Мы посмотрели друг на друга.

– Она сказала, что ты тоже, – произнёс Финист.

– Неважно, – ответил я. – Ей нужен только ты. Она тебе верна. Можешь мне поверить.

– Верю, – сказал Финист. – Я твой должник. Я бы хотел тебе помочь. Я бы мог пообещать, что вытащу тебя отсюда. Но я ничего не могу обещать. Честно. Если пообещаю и не сделаю, ты не будешь меня уважать.

Он посмотрел на меня с сожалением и развёл руками.

Руки он унаследовал от отца: крупные ладони с очень длинными, узловатыми пальцами и жёлтыми, поистине птичьими ногтями.

– Я вхожу в число судей, – продолжал он. – Но кроме меня, будут ещё пятеро. Двое из Храма, двое из княжеского дома – и сам отец. Против отца я идти не могу. И ещё народ будет, как ты понимаешь… На самом деле решать будет не суд, а люди…

– Понимаю, – сказал я. – Не надо ничего обещать. Суд, люди, князь – мне всё равно, я уже ввязался в это дело, и дальше оно как-нибудь само пойдёт. Вытащи Марью, а я сам разберусь.

Финист выдернул из-за спины узкую глиняную флягу, обшитую кожей. Выдернул пробку.

– Глотни. Взбодрись.

Я ощутил запах хорошего вина, уже собрался было протянуть руку и взять флягу – но вздрогнул; эта фляга слишком была похожа на другую, на ту, что вручила старая ведьма Язва в руки Марьи для сбора змеиной слюны; помстилось мне, что это один и тот же сосуд, бутылёк для отравы; и я отшатнулся, мгновенно вспотев.

– Нет, обойдусь.

Княжий сын спрятал флягу.

– Ты не один, – сказал он. – Я за тебя. Держись. У тебя будет шанс.

Для парня, очнувшегося после полного беспамятства, он выглядел очень уверенно. Я приободрился и сказал:

– Княжич. Я рад за тебя. И за Марью. За вас обоих. Береги её. Это всё, о чём я прошу.

Финист кивнул, помедлил и сказал:

– Кроме тебя, были и другие люди. Кто помогал Марье. Был дикарь, по имени Иван Корень, шут и музыкант. И ещё другой Иван, по родовому имени Ремень, воин и оружейный мастер. И ещё третий, по имени Потык, ученик мудреца. И ещё четвёртый, по имени Тороп, простой крестьянин. Я бы хотел их всех разыскать и поблагодарить. Ты двадцать лет жил внизу. Скажи, я смогу их найти?

– Нет, – ответил я. – Не сможешь. Да и незачем. У дикарей своя жизнь. Им не нужна твоя благодарность. Они помогали Марье не ради награды, а ради самой Марьи.

– Для меня это важно, – возразил Финист. – Добрые дела следует поощрять.

– По нашим законам – да, – ответил я. – А по их законам все их добрые дела заранее предначертаны. Как и дела недобрые. Они верят, что всё происходит само собой. Не беспокойся о дикарях, княжич. Они сильнее нас, а главное, гораздо счастливее.

Молодой Финист выслушал внимательно. Ловким движением подхватил свой меч.

– Я подумаю над тем, что ты мне сказал. Суд начнётся, когда Солнце сядет. Если тебя спросят об этом нашем разговоре – скажи правду. Скажи, что я к тебе приходил и мы поговорили. Я, Марья и ты – мы будем говорить только правду, в этом наше преимущество. Мы выиграем суд. Согласен?

– Да, – ответил я. – Надеюсь.

– Солнце за нас, – сказал Финист.

– Воистину, – ответил я.

Мы обменялись рукопожатием.

После ухода княжича я вдруг сильно разволновался и долго расхаживал из угла в угол, пытаясь унять биение сердца; неужели получится, думал я, неужели уцелею?

10.

Меня вывели в конце вечера, в самые сумерки.

От волнения я не находил себе места.

Когда отворили дверь и велели выходить – от внезапного ужаса мои колени ослабели, и я пошатнулся.

Двое охранников попытались подхватить меня под руки, но я уже овладел собой и оттолкнул обоих.

– Я сам, сам!

Они не послушали, стиснули крепчайшей хваткой – молодые, чрезвычайно сильные и серьёзные парни – и вытолкали за дверь, в общее караульное помещение. Повернули лицом к стене; заломили оба локтя за спину до отказа.

Пониже плеч в несколько петель туго намотали витой шёлковый шнур.

По древнему обычаю обвиняемого вели на суд, связанного двойными путами, с завёрнутыми локтями: чтоб не смог улететь.