Финт хвостом

Через неделю я переехал в частный хостел на севере Бирмингема – заведение для трудных подростков. Стены там были жабье-зеленые с бородавками плесени, окна – крохотные. Лестничная клетка тонула в мусоре, который никто не спешил убирать. На кухне и в душевых царил разгром, все было сломано. Владели хостелом три толстяка. Они целыми днями просиживали в кабинете – за стеклянной дверью с решеткой – вспоминая драки и победы в постели.

По крайней мере, я убирал в своей комнате. Развесил там старые фотографии – школьные и семейные. По вечерам, зажигая дешевые свечи, я представлял, что живу под разбомбленным городом. Мне было пятнадцать, так что каждую неделю приходила социальный работник – проверяла, не пропускаю ли я школу. Она тоже терпеть не могла этот дом. В основном, ребята здесь были старше и умом не отличались. Тормозили – не знаю, от скуки или токсикомании. А может, просто боялись реальности. Некоторые были опасны. Один, угрожая ножом, заставил меня отсосать. Всякий раз, когда я с кем-нибудь там зависал, дело заканчивалось вшами, болячками и не совсем случайными травмами. Я собирал извинения, как некоторые – пустые бутылки. Гулять ночью вдоль канала мне нравилось больше. Там был огромный каменный мост с арками, наполовину засыпанными щебнем. Полиция никогда под него не заглядывала. Одни мужчины были пьяными и неловкими, другие – почти нежными. Я смотрел на темную воду и представлял, что плыву сквозь туннель – к багрянцу и серебру рассвета.

Больше всего я ненавидел хостел за то, что там нельзя было держать Сару. Я оставлял ее у Микки, школьной подруги. Она была единственной, кому я доверял достаточно, чтобы рассказать о Саре. Они прекрасно поладили. Ко всем, кроме меня Сара относилась настороженно, но у Микки поселилась без проблем. Думаю, дом нужен каждому. Мы с Микки всегда были близки, но из-за обрушившегося на нас дерьма почти прекратили общаться. Ей нравились взрослые парни – с работой, мотоциклами и деньгами. Ее бросали или она залетала. Микки была на год старше меня – темноволосая, с высокими скулами и татуировкой – паучьей сетью – на шее. Я знал, что у нее проблемы с родителями. Когда ей было четырнадцать, она разбила в доме все окна. Мать сказала ей:

– Ты закончишь в психушке.

А Микки ответила:

– Сперва выпустите меня из этой.

Отец избил ее. Она больше ничего у них не ломала.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я начал строить планы: найти работу и переехать. Сразу, как закончу школу. Потом у меня на пороге появилась Микки – с Сарой и большим чемоданом. Сказала, что ее вышвырнули. Я разжился пивом у соседа, который был мне должен, и мы с ней долго разговаривали. А потом в первый раз переспали. Утром, когда я проснулся, Сара свернулась клубочком на одеяле – между нами. Я понял, что это знак. Мы – семья.

Но работы ни у нее, ни у меня не было. Пару недель мы жили у подруг Микки на верхнем этаже дома в Балзалл Хит. Я подрабатывал на рынке Буллринг, чистил по вечерам прилавки. Мы попали в замкнутый круг: нет работы – нет жилья, нет жилья – нет работы. По крайней мере, школу я больше не интересовал. Тебе исполняется шестнадцать, и ты их больше не волнуешь. Никаких льгот. Ты уже не ребенок, ты – проблема. Но это было ранней весной, и мы не боялись, что замерзнем. Сара сама добывала себе еду.

Оставался только один способ найти себе дом. На задворках жилой части Балзалл Хит, в квартале красных фонарей, стояли старые, заброшенные особняки, заколоченные уже целую вечность. Их владелец, кем бы он ни был, не смог их продать и решил не тратиться на ремонт, чтобы сдавать в аренду. Мы вломились в один с черного хода, там, где кирпичи кучей вывалились на бетонный двор. Полы внутри прогнили, краска местами отслоилась с обоев, украшенных потеками сырости. Мы принесли свечи, матрас, постельное белье, чемоданы и коробки. Воду еще не отключили. Электричества не было, но Микки захватила батарейки для радио. Спереди казалось, что дом все еще пустовал.