Финт хвостом

Я регулировала скорость затвора фотоаппарата, когда услышала, как он харкнул и сплюнул в двух футах от меня – с тем самым противным звуком, который полностью разрушает концентрацию. Это был тот самый день, когда облака закрывали солнце каждые несколько секунд, постоянно меняя количество естественного света, падавшего на сторону сарая, чей окрашенный бок я пыталась запечатлеть… не думая, я оглянулась через плечо и проворчала:

– Извините, я тут пытаюсь настроить камеру…

Старик просто стоял рядом, засунув руки в карманы брюк, мелкая темная капля слюны с табаком до сих пор свисала с щетинистого подбородка, он мягко глядел на меня из-под козырька бледно-голубыми глазами. Пошамкав потрескавшимися губами, он произнес:

– Ни одна уважающая себя кошка в жизни не станет позировать… Надо подкрадываться, пока они не смотрят.

– Угу, – поддакнула я, возвращаясь к огромному шестифутовому коту, нарисованному рядом с аккуратной подписью: ЖЕВАТЕЛЬНЫЙ ТАБАК КАТЦА – ПЕРВОСОР-Р-РТНЫЙ.[6]

Этот кот Катца был одним из лучших, которых я видела – в отличие от других реклам с кошками, например, кот Чесси с железной дороги, у Катца все кошки были разными: по цвету, позе, иногда на вывеске было даже несколько кошек. Этот рисунок был шедевром: серый тигр, по одному виду которого можно было сказать, что он мягкий на ощупь, кончики многоцветной шерсти были окрашены в белый, отчего кот словно лоснился на свету, с мягкой толстой гривой, которая говорила миру, что это – не кастрированный самец, достаточно взрослый, чтобы иметь несколько пометов котят, но не достаточно старый, чтобы метить все подряд или носить боевые шрамы. Молодой самец двух-трех лет. И глаза у него тоже были мягкие, доверчивые, бледно-зеленые с желтоватым оттенком вдоль овальных зрачков над серовато-розовым носом и ртом с едва заметными кончиками клыков. Он лежал на боку, так что были видны все четыре подушечки лап, каждая из которых была окрашена в что-то среднее между серым и розовым, немного того и другого, но цвета совсем не такие, как на палитре художника. Темно-коричневый хвост кольцом свернулся поверх задних лап. Но что – то в этой милой мордочке подсказывало, что этот кот не станет прыгать на руки по первому хлопку по груди и зову. Но… Учитывая то, что сам кот был в основном серым, а освещение на амбаре, на котором он был нарисован, быстро менялось, пришлось проверить, что скорость затвора отрегулирована, как надо, иначе у меня ни за что не получится запечатлеть этого кота Катца. А облака катились все быстрее и быстрее…

– Похоже, дружок сегодня не хочет фотографироваться, – услужливо сказал старик, сплевывавший табак, когда я на долю секунды упустила еще одну возможность запечатлеть изображение лежащего кота. Это была последняя капля. Оставив камеру висеть на ремне, я обернулась и спросила:

– Вы – владелец этого амбара? Хотите, чтобы я заплатила за фотографии или что?

Старик робко посмотрел на меня, в широко открытых глазах под тенью козырька читалась боль, и он ответил, жуя табак:

– Денежку за него я уж получил, но можно сказать, что этот кот – мой…

После этих слов все мое раздражение и нетерпение растаяли в тяжелом чувстве стыда и смешались с трепетным благоговением – этот старик в мешковатых брюках, по-видимому, был сам Хобарт Гурни, художник, который нарисовал все рекламы «Жевательного табака Катца», усеивавшие бока амбаров по всему Южному Иллинойсу и западному Кентукки. Человек, который перестал их рисовать всего два года назад, и только потому, что из-за возраста ему стало трудно подниматься и спускаться по стремянке. Несколько лет назад я видела передачу о нем на CNN, когда он рисовал последнюю или предпоследнюю работу для Катца, но большинство стариков, как правило, похожи друг на друга, особенно если все как один ходят в бейсбольных кепках и комбинезонах, забрызганных краской. Во всяком случае, работа производила на меня большее впечатление, чем человек, который ее создал.

Протянув руку, я сказала:

– Ой, простите за то, что я сказала… Я… я не это имела в виду, просто у меня осталось мало дней отпуска, а погода никак не хочет мне посодействовать…

Кисть Гурни была сухой и твердой; он жал мне руку до тех пор, пока она не стала ныть, и мне пришлось ее убрать. Он ответил:

– Без обид, я не обижаюсь. Думаю, наш дружок подождет, пока тучки разойдутся, и станет покладистее. Он спокойный, это я о дружке, просто стесняется при незнакомых.

По тому, как он сказал «Дружок», я поняла, что это имя, а не обобщающее слово для любого животного, которое попалось под руку.