Финт хвостом

Через несколько дней после встречи с Хобартом Гурни, мой отпуск на Среднем Западе закончился, и я вернулась к себе в студию, чтобы превращать безжизненные образцы продуктов… во что-то потенциально важное для людей, которые не знали, что им нужна эта вещь, пока не решили купить свежий выпуск «Вэнити Фейр» или «Космополитен», и наконец, полистать его после возвращения с работы. Не то чтобы я чувствовала ответственность за превращение неизвестного в существенное; даже если я оставляла у себя то, что фотографировала, для меня это мало что значило. Я могу ценить свою работу, уважать свой вклад… но я ни за что не стала бы раздавать клички бутылкам одеколона, если вы меня понимаете. И я завидовала Хобарту, потому что он был способен любить то, чем занимался, ведь был волен делать это так, как он хотел. А еще потому, что теперь владельцам уже не существующей фирмы «Жевательный табак Катца» было все равно, что он рисовал рядом с их логотипом (о, как много бы я отдала за такое благосклонное безразличие к моей работе!)

Но помимо этого мне было жалко Хобарта, потому что отпустить то, что полюбил, тяжело, очень тяжело, отчего окончание этого творческого процесса, наполненного любовью, воспринимается еще труднее, особенно когда заканчивать его не хочется. Что сказал старик в телеинтервью? Что он уже слишком стар, чтобы подниматься по лестнице? Наверно, для него это было так же тяжело, как и осознание того, что он больше не может безопасно водить машину…

И что самое смешное, меня не покидало ощущение, что если бы у него по-прежнему получалось взбираться на стремянку, то он все равно рисовал бы на амбарах этих кошек размером с человека, независимо от того, заплатит ему Катц или нет.

Честно говоря, я не могу сказать то же самое о том занятии, которым я зарабатываю на жизнь.

Я делала серию снимков новых женских духов в склянке, больше похожей на промышленный мусор в океане, чем на флакон для аромата с «зелеными верхними нотками и тёплой основой из корицы», что бы это ни значило, поскольку жидкость пахла дезодорантом из дешевого магазина. Как раз в этот момент зазвонил студийный телефон. У меня стоял автоответчик на фильтрации звонков, поэтому я могла слушать, не пропуская съемку… но я побежала к телефону, когда неуверенный голос спросил:

– Гм… это вы подбросили мистера Гурни домой пару месяцев назад?

– Да, вы говорите со мной, а не с автоот…

Женщина на другом конце провода начала без предисловий:

– Извините за беспокойство, но мы нашли вашу визитку в комнате мистера Гурни… Последний раз, когда его видели, он нес под мышкой альбом, который вы ему дали, перед тем как отправиться на прогулку, вот только до этого он неделю сидел дома…

Подступила тошнота, которая вскоре распространилась по всему телу. А в это время управляющая домом престарелых рассказывала мне, что никто в округе не видел старика после того, как его подвез кто-то на машине с канадскими номерами. И это, естественно, означало, что он может быть где угодно, но, вероятно, поехал в Нью-Йорк. Я покачала головой, хоть женщина и не могла меня видеть, и отрезала:

– Нет, мэм, даже не пытайтесь искать его здесь. Он далеко не уехал… Я в этом уверена. Если он не в Литтл-Иджипт, то за границей, в Кентукки… просто смотрит на рекламу табака Катца…

– На что?

Я прижала трубку к груди, пробормотала «глупая старая кошелка», просто чтобы успокоиться, а потом ответила:

– Он рисовал рекламу на амбарах… он прощается со своими работами.

И когда я это произнесла, я удивилась собственному выбору слов… даже мои инстинкты художника, те самые, которые разделяли мы с Гурни, подсказывали, что я все сказала правильно.

Несмотря на то, что женщина из дома отдыха получила от меня информацию, она так и не удосужилась перезвонить мне, когда было найдено тело Хобарта Гурни, наполовину погребенное в скошенной траве возле одного из заброшенных амбаров с его любимой работой. Я узнала о его смерти вместе со всеми остальными, смотревшими CNN в тот поздний осенний вечер – там повторяли передачу о его последней или предпоследней работе по рисованию рекламы, вместе со странно-сентиментальным некрологом, который закончился крупным планом «девчушек», под которыми и нашли тело старика. Камера крупным планом показала Миш-Миш, ее пеструю рыже-серо-белую мордочку с персиковым пятном на одном глазу. Она была такой трогательной и в то же время такой реальной, что никто из зрителей, любителей кошек или нет, не понял бы, – и тем более не понял бы во время первого интервью для CNN, в котором явно показывалось, каким простодушным и неуклюжим Хобарт Гурни мог показаться снаружи (возможно, настолько, что это заставляло недооценивать его работы), – что Гурни был больше, чем великим художником: он был гением, легко сравнимым с Бабушкой Мозес или кем-то в ее роде.