Финт покойной тети

Водруженная на моей ноге конструкция смутно напоминала Эйфелеву башню, но с начинкой. На самой конструкции висели баночки с лекарствами, а внутри, вживляясь в ногу, расположились капельницы, растяжные зажимы и искусственная оболочка, предохраняющая от попадания инфекции внутрь. Сверху металлической, но гибкой конструкции был надет прозрачный герметичный пакет со стерильным воздухом и впрыснутыми в него распыленными лекарствами и обезболивающими.

Понятное дело, что операция по обнаружению недоразвитых связок, по аккуратному сдвиганию сосудов, вживлению трансплантатов стоила затраченных денег. Оставалось надеяться, что вся эта болезненная фиговина не повредит, а поможет.

Мама знала фантастическое количество анекдотов. Один как раз на эту тему:

«В экспериментальный самолет садятся пассажиры, к ним выходит стюардесса.

— Господа, сегодня мы проводим первый полет. Наш самолет самый комфортабельный в мире. На первом этаже находится багажное отделение и поле для гольфа. На втором — бассейн и киноконцертный зал. На третьем этаже посадочные места, на четвертом — тренажерный зал и парикмахерская, на пятом… я забыла. Ну, короче, пристегните ремни и сейчас со всей этой хренотенью мы попытаемся взлететь».

Естественно, что самолет — это мое колено с «башней». Хотелось бы взлететь. А еще лучше — пойти.

В положении «жук на спине» мне предстояло провести неделю. Затем можно было перебираться на инвалидное кресло и шевелить пальцами на ноге, а через несколько дней попытаться на несколько миллиметров сгибать колено, прибавляя в день по паре миллиметров.

Удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Такое не забывается и долго потом мучает фантомными болями во сне или в самых необычных ситуациях.

Но я стойко переносила все неудобства и боль. Когда ежедневно ты ловишь на себе сочувствующие или неприязненные взгляды, когда ты понимаешь, что в сорок лет будешь перекошена так, как семидесятилетних старух не всегда перекашивает, когда у тебя почти нет надежды родить ребенка и ты являешься стойким болевым барометром на любое изменение погоды, — вот тогда ты согласна терпеть ради надежды стать полноценным человеком очень многое и очень долго.

То есть я и так нормальный человек, но другим это не всегда понятно. Я всю жизнь терпела, причем без перспективы вылечиться. А уж теперь я немного повою в потолок, немного поматерюсь при неудачном повороте ноги или коляски, покапризничаю с мамой и наору на медсестер. Но я выдержу!

За время пребывания в данном учреждении, которое можно воспринимать как лечебное, а можно и как начальную школу по воспитанию садистских или мазохистских наклонностей, я похудела на восемь килограммов.

Мама каждый день пересаживала меня в коляску и заставляла есть овощное пюре или кашу, а я смотрела за окно, на мокрый снег и радовалась выздоровлению.

Не побывал в моей палате только ленивый. Таких среди знакомых не нашлось. То есть Сергей Дмитриевич, Леонид с Шуркой, девочки с работы, Андрей с тетей Машей отметились по разу. Григорий пару раз приезжал с цветами, сидел на краю стула, кисло улыбался минут по десять. Я тихонько нажимала на «вызов», и медсестра с испуганным лицом просила освободить палату — «сейчас должен подойти доктор». Сцену «с доктором» мы с моей медсестрой отрепетировали еще на Леониде.

Мила и родители приходили почти ежедневно.

Консилиум врачей мучил меня не меньше трех раз в неделю. На меня приезжали смотреть из соседних и иногородних клиник. Конструкция на моей ноге была сделана из сплава какого-то биометалла с серебром и стоила как золотая. Она могла трансформироваться по форме ноги, и я была третьей, кто ее носил.

Лечение проходило нормально, Эдуард Арсенович строчил статью в американский медицинский журнал. Для него меня снимали на видеокамеры и фотографировали в постели, на столе, в кресле, с мамой, с заведующим отделением и главврачом, во время уколов и смотрящую телевизор. Фотограф, которому я разрешила заходить в палату, относился ко мне с симпатией.

Однажды он припозднился и увидел, как к моей постели для поцелуя склонился Алексей. Фотограф извел на нас половину пленки. В журнале, кстати, именно эта фотография и появилась. Завотделением хмурился, главврач больше в палату не заходил.

А что Алексей? Он исправно, по нечетным дням, приезжал меня навещать, привозил мороженое, вина и дорогие сыры. Врачи благоухали парфюмом, подаренным им, медсестры пачкали чистенькие ладони в дармовом шоколаде.

А еще он привозил Стерву. Приносил в сумке средних размеров и выпускал. Стерва запрыгивала на кровать и радостно лизала мне лицо.

Я была рада всем, кто приходил, но Леша… За полчаса до его прихода у меня начинали дрожать руки, и каждый звук в коридоре, похожий на его шаги или голос, обрывал мне сердце радостной надеждой. Я бы не вытерпела, я бы отказалась от периода реабилитации или просила бы уколы морфия от боли. Без него. С ним я смогла вытерпеть все.

Алексей не говорил ободряющих слов, не врал, что я отлично выгляжу. Он приезжал, и мне становилось хорошо.