Фёдор Абрамов

Именно сюда, к Красному Селу (ныне это один из отдалённых районов Санкт-Петербурга), прибыл в составе ополчения студент Фёдор Абрамов. Теперь война была от него лишь в нескольких шагах. Разрывы снарядов и днём и ночью, не прекращающаяся пушечная канонада, воздушные бои, выходящие к лагерю отступившие бойцы и разговоры о скором вступлении в бой – таков был постоянный антураж тех дней. Романтические настроения таких, как он, студентов-добровольцев, яростно рвущихся на фронт, менялись. Именно здесь, в военном лагере у передовой, Фёдор начал осознавать происходящее. Но думал ли он, что спустя всего лишь месяц после формирования его батальон бросят в самое пекло, на передний рубеж обороны Ленинграда, а из оружия в руках будут лишь противотанковые гранаты да одна на троих винтовка «Мосинка»? Думал ли о том, что уже в первом бою батальон будет начисто разбит, а те, кто уцелеет, фактически попав в окружение, будут выходить к своим измождёнными, израненными и с каждой минутой теряющими надежду выжить. И Фёдор Абрамов будет среди них. Вряд ли думал. Он просто не мог представить, какой ужас ждёт его впереди. Уже с первых дней отправки на фронт их, ополченцев, большинство из которых вовсе не умели держать винтовки в руках, фактически готовили умирать. Этот ленинградский рубеж обороны на подступахм высотам, один из самых главных стратегических объектов обороны города, почти для них всех станет не только первым, но и последним.

Первой боевой задачей наспех «обученного» батальона стала охрана минных заграждений под Ропшей. Скорее всего, это была не столько охрана, а некий пост упреждения для отступавших частей Красной армии, дабы не дать своим же бойцам подорваться на собственных минах.

Об этом задании он подробно расскажет в той самой неоконченной «Белой лошади», которую будет писать всю послевоенную жизнь: «…Передовая была где-то впереди, за речкой, и оттуда, естественно, шли отступавшие – группами, одиночками, и наша задача была предупредить своих… У нас не было карты минного поля… Холодные сентябрьские ночи давали о себе знать, и особенно под утро мы буквально околевали, а костры было жечь нельзя… Мы уже три дня не имели связи со своей ротой, оставшиеся где-то за картофельником на опушке леса, и там уже третий день горела неубранная рожь… Кругом были пожары. Рвались снаряды, шёл бой. И мы сидели у этого минного поля и ждали команды, когда нас снимут…» Война испытывала их на прочность, и можно лишь только представить, как под утро первые крепкие заморозки сентября серебрили луг, и он казался сплошь седым, и как растянутая по траве паутина блестела бисером капель. И как стыло от реки и достававший до самого нутра ядрёный морозец студил тело так, что хотелось беспробудно спать, и у них, лежавших под кустом ракитника, мечтой были тёплая шуба и валенки…

После первого же боя у деревни Пиудузи от батальона остались лишь жалкие крохи. Уцелевшие, попавшие в окружение, отступали. Выходили разрозненно, малыми группами, разведкой отыскивая нужный путь. А «…кругом заволокло дымом. Сзади нас горели деревни и леса. Посмотришь туда – стая рыжих зверей рыщет и несётся на нас. Солнце от дыма и пыли, казалось, истекало кровью…» – отзовётся о тех днях Фёдор Абрамов в рассказе «В сентябре 1941 года». А вот что писал об этих тревожных днях Моисей Каган: «…нам, остаткам взвода, выбиравшегося по лесу из окружения, нужно было выяснить, в каком направлении двигаться дальше, чтобы соединиться с какой-нибудь боеспособной воинской частью. Как командир отделения – а командира взвода с нами не было, – я взял ответственность на себя и сказал: “Надо идти в разведку. Кто со мной?” Первым отозвался Фёдор…»

Красное Село, возле которого ещё совсем недавно стоял полевым лагерем их студенческий батальон, уже 12 сентября было захвачено неприятелем. К этому времени под натиском фашистских полчищ пала Стрельна, в окрестностях Петергофа шли ожесточённые бои.