Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

«Тактика с Князем: слишком наивно это ему проговаривается. Князь ему: «Вы уж и меня не хотите ли напугать?» Нечаев ему: «Да ведь вы уж и так…»

— Напуган? — спрашивает Князь.

— О нет; я хочу сказать, что вы уж и так с нами.

— Вы знаете, я ничем не связал себя.

— Да, но по мысли, по мысли…

NB. (Нечаев про себя: „Нет, врешь, ты не смеешь сказать, ты связал себя и ты мною связан”.)»

Сценарий циничной эксплуатации Князя и втягивания его в производство заговора был расписан в июльской программе согласно основным параграфам «Катехизиса» и даже в близком стилистическом ключе: «опутать», «сбить с толку», «овладеть тайнами», «сделать рабами». Именно сейчас, после знакомства с «Катехизисом», было найдено политическое применение «обворожительному демону»: демонизм Князя и его магическое влияние на «ближний круг» должны были быть использованы для успеха революционного дела. Отношение Нечаева к Князю складывалось в соответствии с параграфами 18 и 19, а сам Князь в свете регламента «Катехизиса» представал чем‑то средним между высокопоставленным скотом и государственным честолюбцем.

«Нечаев с самого начала, еще с Швейцарии, поражен Князем и даже влюбился в его ум и характер (вот бы, дескать, человек для дела). Князь всех обольщает, и это нравится Нечаеву. Он поражен его убеждениями и способностью к злодеянию. Некоторое время даже подозревает: не действует ли он как начальник заговора своего. Как можно давать такому человеку не действовать, сидеть сложа руки. И потому всё время он близко с Князем, его анализирует и изучает, открывает ему даже по капельке. Наконец — о радость! — он подвел так, что Князь компрометирует себя… Нечаев открывает ему весь предыдущий план. Князь выслушал с страшным вниманием, но не проговорился и ничего не сказал, когда Нечаев объявил, что он его ставит своим преемником, а напротив, пошел к Шатову уведомить. Тогда Нечаева вдруг поражает сомнение и он решается убить Князя — но не успевает и бежит…»

Последний пункт, в котором фантазии на темы «Катехизиса» явно выходили за пределы самых дерзких намерений программы («бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих»), стал прологом к центральной главе «Бесов» — «Иван — Царевич» — кульминации мистического поединка героя — беса Нечаева и героя — демона Князя.

Всю осень Достоевский работал над продолжением романа: уже в сентябре установился порядок глав второй части — ударными должны были стать главы о Петре Верховенском и его подпольном кружке.

7 ноября 1871 года вышла октябрьская книжка «Русского вестника» с главой «Петр Степанович в хлопотах».

10 декабря появился ноябрьский номер журнала с главами «У наших» и «Иван — Царевич». И хотя в этот же день Достоевский получил вызов из Коммерческого суда по иску[39] некой г — жи Гинтерлах «О понуждении Федора и Эмилии Достоевских к платежу по протестованному векселю 500 руб. сер. с процентами со дня просрочки векселя» (чего он и опасался, возвращаясь в Россию из безопасной и свободной от отечественных кредиторов заграницы), его присутствие в отечестве, дома, было более чем вознаграждено. Многострадальный роман, пополнившись энергией возвращения на родину, получил могучий импульс в виде текущей минуты и злобы дня. Самое замечательное, что мог сделать автор «Бесов» для своего демонического героя (сверх того, что уже было сделано для него), он сделал в России. Под непосредственным впечатлением судебного процесса над нечаевцами и благодаря его богатейшим документальным свидетельствам Достоевский «натравил» политического маньяка Петрушу на демона — аристократа Князя А. Б., обеспечив им смертельную схватку.

Последним штрихом биографического сюжета о жертвоприношении и жертвах, столь виртуозно разыгранного в творческой биографии романа, оказался, вероятно, маленький эпизод, немного скрасивший супругам Достоевским их полное лишений заграничное житье, а также хлопотливое лето и напряженную осень 1871 года.

Спустя десятилетия А. Г. Достоевская вспоминала об этом эпизоде с удовольствием: «Приятным сюрпризом для меня оказалась большая плетеная корзина с бумагами, хранившаяся у одних моих родственников. Рассматривая ее содержимое, я нашла несколько записных книжек Федора Михайловича, относящихся к роману «Преступление и наказание» и мелким повестям, несколько книг по ведению журналов «Время» и «Эпоха», доставшихся от умершего брата, Михаила Михайловича, и много самой разнообразной корреспонденции. Эти бумаги и документы были очень полезны в дальнейшей нашей жизни, когда приходилось доказывать или опровергать какие‑либо факты из жизни Федора Михайловича»[40].

Глава пятая. По следу пропущенного юбилея

I